(Сов.рок) [MC] [16/44,1] 2-й фестиваль Ленинградского рок-клуба (ЛРК) – Интервью с Андреем Тропилло 22.05.1984 (с послесловием 25.2.2016) - 1984, FLAC (tracks)

Художественная работа лидера группы "Кино" более тридцати лет хранилась у петербургского коллекционера Дмитрия Бучина.
Владелец картины под названием "Приглашаем в полет" Виктора Цоя продал ее за $20 тысяч два года назад. Об этом стало известно совсем недавно, передает Kazpravda.kz со ссылкой на "Комсомольскую правду".
Подпись "Цой" в правом нижнем углу сделали картину, срисованную с рекламы в журнале, практически бесценной.

"У нас с Витей был общий друг художник Андрей Медведев. Как-то музыкант зашел к нему в гости, а там лежал венгерский журнал. На развороте – реклама авиакомпании "Малев". Красивая девушка лежит, несколько надписей. Вите эта реклама очень понравилась. Он тут же попросил холст, акрил и кисти и стал рисовать. А потом подарил мне эту картину на день рождения. Сказал: "Вот тебе подарочек будет", – рассказал петербургский коллекционер Дмитрий Бучин.
"Было очень жалко продавать картину, но мне тогда срочно была нужная новая машина, – рассказал Бучин. – Один коллекционер из Москвы уже несколько лет выпрашивал у меня полотно, и я решил уступить его за двадцать тысяч долларов".
Известно, что у Виктора Цоя было художественное образование, хотя рисункам Цоя тогда никто не уделял особого внимания. Сейчас они ценятся на вес золота. Картина под названием "Приглашаем в полет" побывала на десятках выставок. В 2006 году на кинофестивале в Гатчине на картину даже засматривалась сама Катрин Денев и сфотографировалась на ее фоне.

Напомним, 15 августа Мир отметил день памяти легендарного музыканта и, как выясняется сейчас, еще и талантливого художника.
http://www.kazpravda.kz/rubric/kultura/kartinu-viktora-tsoya-prodali-za-20-tisyach/

Дмитрий Бучин "Реакция наступала позже"

Башлачева я увидел осенью восемьдесят четвертого, сразу в его первый приезд в Ленинград. Случилось это таким образом: был популярен «обмен»: питерцы ездили в Москву на выходные – на концерты сходить и отдохнуть. Взаимно и москвичи компаниями приезжали в Питер. Звонили заранее, предупреждали: приезжаем попить портвейна, время провести. Тогда клубов не было. Чем молодежи заниматься? Был один московский заводила Маркелов, любил поездить туда-обратно. Звонит он мне как-то и говорит: «Есть парень из Череповца, поет интересные песни. Давай сделаем ему концерт вместе с Лешей Рыбиным». В каком-то ДК или общежитии в районе «Советской» на аппарате сидел Жак Волощук, и Леша Рыбин там должен был играть концерт. И вот Маркелов с компанией приехали с вокзала ко мне, а жил я тогда на улице Смоленской, это рядом с метро «Фрунзенская», в пустой коммунальной квартире. Привезли Башлачева... Естественно, выпили немножко. И перебрались на точку, где должен был пройти концерт. Но он по каким-то причинам не состоялся. Тогда мы переместились в гримерку или какое-то служебное помещение, там посидели. Леша Рыбин не пришел, а Саша спел свои песни. К тому моменту все мы были уже изрядно выпившие. По жизни я довольно скептически отношусь к такому жанру – бард, не бард? Но меня что-то зацепило. Энергичностью и напором. Выкладывался он сильно. С первого раза я не понял, но, в общем-то, мне понравилось.
С точки мы благополучно вернулись на Смоленскую, где наши посиделки продолжались дня два, наверное. Вино лилось рекой – портвейн, сухое – такие традиции были. А потом мы поехали все вместе на вокзал. И вот, москвичи уехали, а мы с Башлачевым едем в трамвае № 16. Я смотрю на него, он смотрит на меня. Спрашиваю: «Вроде, ты должен был в Москву ехать?» – «А я и не понял...» Ну, раз не уехал, значит – и не должен был. Мы приехали на Смоленскую, и он остался у меня жить.
В моей квартире Саша познакомился с марихуаной... Насколько я знаю, до этого у него такого опыта не было. Было это так... Жила тогда на Фонтанке известная сайгоновская тусовщица Ира Бастинда, мать двоих детей, такая тучная барышня. Была у нее собака, бульдог по имени Стив, активный «употребитель» марихуаны. Когда к ней приходила компания и она делала папироску, бульдог входил в комнату на шелест папиросной бумаги, клал голову ей на колени и шевелил ноздрями, втягивая дым. «Накурившись», бульдог мог явственно произнести: «ма-ма»!
Вот эта Бастинда и пришла ко мне в гости, совершенно неожиданно. Половина компании знала, кто она такая. Кто-то равнодушно отнесся к ней, а кому-то это было дорого-близко – они обрадовались, конечно. Саша удивился – выяснилось, что он ни разу в жизни не пробовал марихуану. «Ну, попробуешь...» – «Ну, попробую!» И он попробовал. Кто-то из компании попросил Бастинду, чтобы Стив сказал «маму». Саша сидел за журнальным столиком на невысоком стульчике, а позади него находился этот бульдог. Я сидел лицом к Саше, и, когда в паузе у него за спиной прозвучала «ма-ма!», по его лицу было видно, что он очень удивился и пытается понять, кому бы мог принадлежать такой голос. Пытается – и не может. Повернувшись, он увидел собаку и чуть не упал со стула. Он потом мне сказал: «Я понял, что я либо сошел с ума, либо на меня серьезно подействовала эта штука!» Да, это была одна из причин, почему я не особо удивился, что он едет вместе со мной в трамвае с вокзала. Может, мы и перед поездкой на вокзал немного покурили. Больше в тот месяц Бастинда не приходила, в этом не было необходимости. Если он и курил тогда марихуану, то это могло быть только на квартирных концертах. Реагировал Саша на марихуану без азарта: ну да, понравилось, но не так, чтобы он что-то для себя новое открыл. «Ах, как же я без этого жил?» – такого не было. И в дальнейшем никаких призывов, типа: «Давай, найдем чего-нибудь!» – с его стороны не звучало. Ему понравилось, но не настолько, чтобы это в дальнейшем стало каким-то желанием. Вряд ли он воспринял это как средство расширения творческих возможностей. Просто, как отдых, релаксацию. Наркотики для него, по-моему, вообще ничего не значили. Я даже уверен, что кроме курения анаши у него не было другого опыта. Курил постольку-поскольку и отказывался, когда не хотел.
Он тогда в Питере никого не знал. Ну, может, и знал кого-то, но не настолько, чтобы сразу бросаться. Общий язык нашли мы как-то сразу, собственно, почему нет? Я тогда работал садовником в садово-парковом хозяйстве Московского района и утром уходил на работу, а он оставался. Человек был совершенно не светский, не тусовочный, даже немного замкнутый. Ему не хотелось особо выходить «в люди». У него была тетрадка, девяносто шесть листов в темном переплете, туда он все и писал. Я вечером приходил, а он мне: «Вот, написал песню!»
Постепенно я стал его знакомить с разными людьми. Начал ему организовывать домашние концерты, в мастерских, каких-то временно арендованных помещениях типа красных уголков. Я помню, какие-то небольшие помещения, человек на сто. В мастерской у Сергея Хренова было несколько концертов. У него была огромная мастерская, в нашем кругу все ее называли «мансардой». Находилась она рядом с метро «Чернышевская», на последнем этаже. Это место было до какой-то степени богемным – туда приходили художники, музыканты, люди мира искусства. Там Сашка пел. Постепенно он так и знакомился, круг знакомых рос. Там он познакомился и с Женей Каменецкой. Новый год мы встречали на юго-западе у Жени в тесной компании, Башлачев уже жил у Жени. Ведь надо было быть где-нибудь прописанным и обязательно где-нибудь работать. Вот они, как познакомились с Женей, довольно быстро сделали фиктивный брак.
Концерты происходили у Сашки два или три раза в неделю, к моменту нашего расставания он успел дать их штук десять-двенадцать. Кроме того, пару раз он уезжал на выходные в Москву. Концерты были «платными», организаторы ставили людей в известность, что «три рубля». Но если очень надо было послушать, а денег не было, народ пускали так – это было не принципиально. Получал он рублей двад-цать-тридцать с концерта. В Москве компании были побольше, там он и пятьдесят рублей мог получать. Но в Москве были большие концерты – по четыре, по пять исполнителей. Богатые москвичи деньги давали... Деньги, конечно, небольшие, но особо ему и не надо было. Насколько я помню, он ходил все время в одной одежде – сапожки, джинсы, курточка кожаная. Он неприхотливый человек был.
Но в тот месяц, что он жил у меня, он тяготился неопределенностью своего положения. Конечно, ему помогал Троицкий, с Градским его познакомил. Но Градский холодно отреагировал на знакомство, не изъявил желания участвовать в его судьбе. Все остановилось на уровне «я тебе позвоню» и «я тебя найду, когда будет что-то», на этом и закончилось их знакомство. Троицкий познакомил его с множеством такого плана людей, музыкантами. Только ничего это не дало...
Однажды приехал человек со студийным магнитофоном «UHER». Небольшой такой, но очень матерый. Саша меня предупредил: «Придет человек... Если можно, сделаем у тебя запись». Кто-то его прислал специально записать Башлачева. Это было уже после нескольких концертов, на одном из них Гребенщиков присутствовал – послушал, но без восторга, по-моему. Так вот, приехал этот человек, приехал Леша Вишня. Вишня привез два дорогих студийных микрофона – один на звук, другой на гитару. Чтобы микрофон не «ловил» звуки, подцепили его к люстре, передвинув для этого стол.
Микрофон был какой-то очень чувствительный, любой звук отовсюду ловил, а под потолком никаких резонансов не было. Сели, сварили кастрюлю глинтвейна. Сашка пел свои песни, мы попивали глинтвейн – так и записывали. Записали, наверное, десять-пятнадцать песен в очень хорошем качестве. Записи потом никогда не встречал, а человек тот уехал, и никаких концов у меня не осталось. Другой «студийный опыт» Башлачева произошел с моим участием в Москве. У Маркелова и всей его московской компании была репетиционная точка. И вот, приехав туда и выпив вина, мы подумали: «А что получится в электричестве из всего этого?» Я сел за барабаны, кто-то взял бас-гитару, кто-то встал за клавиши. И мы песен десять его отыграли в электричестве. Сам он пел и играл на своей двенадцатиструнке. Но ему, по-моему, не очень понравилось. Это был такой опыт: как это прозвучит в роке и, вообще, насколько это – рок? Получилось, что ни фига это не рок, а так... Во всяком случае, он не захотел дальше продолжать и поставил на этом точку. Не знаю, были ли у него еще попытки, но, по-моему, это был первый и последний опыт звучания в электричестве. К тому, чтобы приобрести какой-нибудь профессиональный инструмент, Башлачев никогда интереса не проявлял. Ему вообще по барабану было – на двадцатидвухрублевке играет он или на дорогой гитаре с сочным звуком.
Тогда у многих рок-деятелей в большей или меньшей степени присутствовал пафос. А у Башлачева его не было, он скромный был парень. Во всяком случае, в общении.
Впечатления какого-то «аналога» на слушателей тех концертов он не производил, во всяком случае, – западного. Пожалуй, единственно близкое – это Высоцкий. Не совсем так уж идентифицировался, но ближе всего – да, к Высоцкому. Манера исполнения была статичной. Бедрами помотать он не мог – пел сидя. Головой – да, мотал, слюна брызгала. Колокольчики вешал на руку, чтобы звон был. Потел, краснел, как помидор, – давление у человека поднималось.
Мимически – хрипел, кричал и все такое. Был надрыв. Понятно, Башлачев относился к Высоцкому с большим уважением – интерес проявлял к стихам, подробностей личной биографии его он, насколько мне известно, не знал.
С первого раза прошибала эта его манера исполнения. Заранее последовательность песен им не выстраивалась, он пел как бы из внутреннего состояния, но при этом следил за публикой. Мы как-то даже обсуждали это. Я спрашивал: «Пишешь ли заранее последовательность песен?» Он ответил: «Нет, что ты?!» Он смотрел на публику и хорошо чувствовал ее состояние. Он и в самом деле был неплохим психологом. Несмотря ни на что, он был очень тонкий и чуткий человек, хорошо чувствовал, какую песню в какой момент спеть. Так что концерт всегда был спонтанным, импровизационным. После концерта ему требовалось некоторое время, чтобы восстановиться. Обычно сразу после концерта он производил впечатление растерянного человека – стоял, хлопал глазками, виновато улыбался. Словно пытался понять, что происходит. Немного даже голову вытягивал. Растерянность некая у него была... Обычно после концерта его обступали старые и новые знакомые. Люди были, как правило, ошарашены, и на его вопрос: «Понравилось?» – не могли сказать внятного: вот это понравилось, а вот это – нет. Присутствовал некоторый шок, люди только через день-два начинали звонить и спрашивать: «А можно еще раз его послушать? Можно привести с собой кого-то из знакомых?» Это интересно – до людей не сразу доходило, реакция позже наступала.
Среди тех, с кем Башлачев общался во время и после концертов, запомнился Женя Мочулов из «Россиян». К Майку «в гости» на мебельную фабрику, где он вахтером работал, ходили вместе с Пиночетом. Сидели, пили портвейн и разговаривали о том о сем. Кажется, Майк с Башлачевым к этому времени уже были знакомы. Но общение было пресным, «ни о чем». Майк не пел, а Сашка пел. Стандартный репертуар этого периода: «Черные дыры», «Время колокольчиков»... Майк был тогда осторожный, закрытый какой-то. То ли он видел в Башлачеве соперника, то ли просто боялся лишнее сказать. Так или иначе, он был заметно напряжен, в отличие от обычной своей вальяжности. А я еще тогда от него позвонил Бегемоту, участнику группы «Народное ополчение», чтобы договориться об очередной записи – так Майк вообще чуть телефон не съел! Как заорет: «Это в первый и последний раз происходит! Отсюда никаких звонков подобным людям, ради Бога, не надо делать!» Я ему ответил: «Извини, Майк, но мы ни о чем таком не говорили». А он ответил: «Не важно, о чем вы там говорили, важно – с кем ты говорил отсюда, мне неприятности не нужны!» Это было очень жестко и странно от него услышать. Что-то над ним висело тогда. Он испугался, что вот сейчас ворвутся кагэбэшники. В то время «Народное ополчение» было «под колпаком», так что он очень испугался, что у него будут неприятности.
Жалко, что они толком не пообщались с Майком... При личном общении Башлачев произвел впечатление очень начитанного и знающего человека. Не могу сказать, откуда, но он был знаком с Бродским и Мандельштамом больше, чем кто-либо в моем кругу. Когда я приходил с работы, то заставал его за написанием песен, он что-то играл. Не помню, чтобы он что-то читал, хотя у меня дома была обычная для тех лет библиотека, популярные книги 80-х: Маркес, Воннегут. Может, он и читал, но я не запомнил. Он был знаком с текстами Моррисона. Это не было такой уж редкостью – у меня, например, в то время были переводы «King Crimson», «Genesis».
Иногда он рассказывал о Череповце, о Свердловске, но подробностей в памяти не осталось. Говорил о Тане, она тогда была от него беременна... Я с ней познакомился через несколько месяцев, когда мы вместе с Башлачевым поехали на Урал. Не знаю, была ли Таня его первой любовью, но он к ней относился очень серьезно. Это я понял на фоне другого эпизода. Однажды я был свидетелем сцены, которые Башлачеву иногда закатывали разные девушки. Приехала одна такая, по-моему, ее Марией звали. «Саша, ты мне пообещал! Мы должны жить вместе!» Он просто ушел в сторону, а она устроила истерику, и половина наших общих знакомых возмутилась: «Как же ты смеешь, Саша?!» Я тоже поддался этому впечатлению и, когда появился у Каменецкой, наехал на него. А он мне говорит: «А что такого? Я ей ничего не обещал, я ничего ей не должен. Это она что-то там для себя придумала и решила, что я должен соответствовать каким-то ее стандартам. Дима, можешь думать что угодно, но я себя должным не считаю!» Он держался очень уверенно и убедил меня.
Потом мы уже не часто виделись с Башлачевым. Последний раз, может быть, за месяц до его смерти. К большому сожалению, не удалось толком пообщаться. Он выглядел немного потерянным. Я в то время играл в «НАТЕ!» и встретил его, кажется, после концерта. Вышел со служебной лестницы и вижу в толпе перед ДК – Башлачев с Настей Рахлиной. Подбежал: «Привет, как у тебя дела?» Он: «Привет... Ничего нового». Отвечал так грустно. Потом я уже понял: ну а что ему про «новое» было отвечать? У него в сто двадцать пятый раз квартирный концерт, прямо тупик какой-то. Время идет, а развития никакого. Москва-Питер, одни и те же люди приходят. Думаю, он не питал никаких надежд – иначе он мне бы сказал: вот, подписал контракт, классно все! Вообще, он не любил себя выворачивать наизнанку. Такого, как с моими другими знакомыми – болтать, не закрывая рот, – с ним не было. Ему это и не нужно было. Он был самодостаточным человеком, и у него не было вопросов ко мне.
http://www.booksite.ru/bashlatchev/4_18.html