Кассен Б. и др. - Европейский словарь философий. Лексикон непереводимостей. Том 1 [2015, DjVu/PDF, RUS]

Содержание ......... 5
От редакции ......... 9
Барбара Кассен. Вступительное слово ......... 13
РАЗЛИЧИЯ ЯЗЫКОВ
ЯЗЫКИ И ТРАДИЦИИ, определяющие философию в Европе ......... 17
ГРЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК: постоянство и перемены в языке ......... 24
НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК: синтаксис и семантика в современной немецкой философии: Гегель и Кант ......... 37
ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК: вычищенный и вычищающий ......... 45
АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК, или гений обыденности ......... 51
ИСПАНСКИЙ ЯЗЫК. Особенности испанского языка: дублет «ser» / «estar» ......... 61
ИТАЛЬЯНСКИЙ ЯЗЫК: философия не только для философов ......... 68
ПОРТУГАЛЬСКИЙ ЯЗЫК: барочный язык ......... 83
I. БЫТИЕ И ОНТОЛОГИЯ
ПРИНЦИП/НАЧАЛО ......... 93
СУЩНОСТЬ эссенция, субстанция, субсистенция, экзистенция ......... 105
ESTI есть ......... 124
ТО TI ÊN ΕΙΝΑΙ чтойность, суть бытия ......... 139
DASEIN/EXISTENZ существование, здесь-бытие ......... 149
ES GIBT есть, существует, дано ......... 160
SUJET субъект, предмет, сюжет ......... 164
ÂME, ESPRIT душа, дух ......... 193
GOGO дух, душа ......... 222
II. ПОЗНАНИЕ И ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
SENS смысл, чувство, значение ......... 225
ЛОГОС ......... 247
DICTUM/ENUNTIABILE сказанное, высказывание, высказываемое ......... 266
INTELLECTUS интеллект, понимание, ум, смысл, значение ......... 271
КОННОТАЦИЯ ......... 279
III. ПРАВО И ПОЛИТИКА
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ......... 287
CIVILTÀ цивилизованность, вежливость, цивилизация ......... 289
СОБОРНОСТЬ ......... 292
IV. ВРЕМЯ И ИСТОРИЯ
ПАМЯТЬ/ЗАБВЕНИЕ ......... 297
СУДЬБА ......... 309
МОМЕНТ ......... 317
MÊTIS хитрость, ловкость, сообразительность ......... 325
EVIGHED вечность ......... 327
V. ЭСТЕТИКА И ПОЭТИКА
КАТАРСИС очищение ......... 329
ВОЗВЫШЕННОЕ ......... 333
МИМЕСИС подражание, воспроизведение ......... 340
ОБЩЕЕ МЕСТО ......... 360
CONCETTO понятие, концепт, представление, осмысление ......... 368
ДИАФАНЕ прозрачное, полупрозрачное ......... 372
DESCRIPTION / DEPICTION описание ......... 378
VI. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА
ANIMAL животное, живое существо ......... 383
GENDER род, гендер ......... 385
VII. ЭТИКА И ПРАКТИКА
ЛЮБИТЬ ......... 395
VIRTÙ доблесть, добродетель ......... 410
WELTANSCHAUUNG миросозерцание, картина мира ......... 417
PHRONÊSIS рассудительность ......... 419
УПРАЗДНЯТЬ ......... 426
Именной указатель ......... 431

Европейский словарь философий - один из самых ярких интеллектуальных проектов Европы. Как и многие схожие проекты, например; «синяя» серия «Становление Европы»; некоторые книги которой появились на русском языке, проект имеет целью осмыслить Европу как особую уникальную констелляцию идей, не утверждая какое-либо «превосходство» европейской цивилизации над остальными. Наоборот, такие проекты ставят целью избавить общество от предрассудков (включая любые предрассудки превосходства), пережитков, привычек, оставшихся если не на уровне поведения, то на уровне языковой инерции, и одновременно показать взаимную связь и взаимное отношение различных понятий и институтов. Как связаны красота и справедливость, можно ли считать красоту, как незаинтересованное созерцание, школой справедливости, а в справедливости видеть прекрасное? Как связаны равенство и интеллект, можно ли сказать, что правильное понимание ума, интеллекта, поддерживает ценность политического равенства, а равенство способствует развитию интеллектуальной мысли? Как связаны право и созерцание, можно ли сказать, что теоретическая мысль правовая в своей глубине, а право невозможно без теории? Такие сближения могут показаться неожиданными, если брать данные понятия внутри привычных социальных практик, в которых каждому из них отведено свое место. Но Европа началась с резкого смещения привычных отношений между теорией и практикой, множества наложений, иногда нелепых и печальных, иногда успешных и великолепных. Короли, занятые догматикой, монахи, называющие себя философами, горожане, спорящие о законах, и законы жизни, питающие художественное вдохновение - все это страницы истории Европы, «меча и книги». Европейский словарь философий - это проект нового Просвещения, которое поставило Книгу выше Меча. И важно, что это новое Просвещение опирается уже не только на множество «наук и ремесел» (как Энциклопедия Дидро и д’Аламбера), но на множество языков.
Каждый язык оказывается не только инструментом мысли, но и наукой о мысли, и теорией мысли. Раскрывая историю слова, от этимологии до его множественных употреблений, авторы показывают, что язык - это не только носитель знаний, но и медиум, регулирующий отношения между теорией и практикой. «Медийность» (почти в маклюэновском смысле) - это главное свойство словаря: сама форма статей, в которой большие экскурсы сменяются заметками, объем статей не регламентирован, статьи рождаются из диалога нескольких авторов, сразу напоминает о блогах и форумах, Википедии и дистанционных круглых столах. Но в отличие от Интернет-знаний, слишком поспешных и слишком служащих частным интересам их создателей, Европейский словарь философий - пример решительности и самоотречения авторов. Необходимо было изложить не свою концепцию, чем часто грешат энциклопедические статьи, претендующие на объективность и соблюдение всех формальных требований - но развитие идеи, совершающееся независимо от намерений создателей концепции, показав, по каким законам она «живет» и «дышит».
В этом отличие Европейского словаря философий от другого известного проекта, исследующего понятия: истории понятий. Российский читатель недавно получил возможность прочесть Словарь основных исторических понятий И. Ширле и может оценить различие двух подходов. История понятий исследует, какие значения получает одно понятие в разных социально-политических и культурных контекстах, как оно по-разному работает в различных социальных ситуациях. История понятий тем самым помогает не только корректно интерпретировать исторические источники, но и уточнить социально-политическую историю, сложное отношение факторов истории. Европейский словарь философий исследует не соотношение факторов как сил исторического процесса, но соотношение самих понятий: как поле социального и интеллектуального опыта было «поделено» понятиями. Это не история производства понятий, а история демаркирования, разметки, межевания, которая открывает нам истоки европейского единства и европейских различий. Не случайно вдохновением для создателей Словаря послужил Словарь индоевропейских институтов (в русском переводе: Словарь индоевропейской социальной терминологии) Э. Бенвениста.
Казалось бы, русский читатель не имеет недостатка в философских энциклопедиях и словарях. К их числу следует отнести не только Философскую энциклопедию в пяти томах и Новую философскую энциклопедию в четырех томах, но и легендарную двухтомную энциклопедию Мифы народов мира, позднейший Мифологический словарь, Краткую литературную энциклопедию в девяти томах и множество других словарей и справочных изданий. Кроме того, в российской традиции биографические словари, такие как Русские писатели 1800-1917, также часто служат изложению идей этих авторов. Многие из этих изданий имеют большое научное значение и в наши дни: гениальные российские гуманитарии, такие как Ю. М. Лотман, С. С. Аверинцев, В. Н. Топоров, многие ушедшие и живые, внесли вклад в эти труды. Но Европейский словарь философий служит важным и необходимым дополнением к этим изданиям. Прежде всего потому, что его стиль - принципиально не описательный, у авторов не было стремления к метаязыку, на котором можно описать разные и противоречивые явления. Напротив, стиль Словаря можно назвать проблемным: мы должны увидеть, какие трудности, недоумения, двусмысленности, сложности стоят за привычными нам терминами; увидеть не только культурные связи, но и культурные разрывы. Как писал некогда В. В. Бибихин:
Понимание другого, в котором мы начинаем узнавать себя, отличается от «по-имания» (выражение Пиамы Гайденко) больше, чем от непонимания. Когда Аристотель не хочет понимать Платона, Джамбаттиста Вико - Декарта, Кьеркегор - Гегеля, Хайдеггер - метафизику Канта, то в этом непонимании оставлено место для внезапного узнавания того, что до тех пор оставалось чужим. Наоборот, всепонимающий историк философии, орудием метода выстраивающий себе подступы к чему угодно, способен объяснить даже противоречия своего подопечного, но этим загораживает путь к настоящему пониманию. Знание и незнание, понимание и непонимание не противоположности, а две стороны одной и той же вещи - дружбы с мудростью, философии.
С Европейским словарем философий в наши дискуссии входят старые, но по-новому увиденные темы. Последние 30 лет были отмечены валом философских переводов. Нужно заметить, что такие «валы переводов» характерны для русской философской культуры, начиная с миссии Кирилла и Мефодия: «второе южнославянское влияние», масонское Просвещение Н.И. Новикова или индустрия философских переводов Серебряного века, когда переводили всех, от Когена до Фрейда - славные страницы истории русской культуры. Но далеко не все переводы сразу же находили применение: они часто воспринимались как образцы мудрости, которыми можно любоваться, вдохновляться или восхищаться, но действовать самим по этому образцу учились не сразу. Мы видим, что переводы новейшей философии не привели к серьезному усвоению нашим обществом правозащитной, гендерной, мультикультурной проблематики - хотя многократно переведенные Фуко и Деррида правозащитники не меньше, чем философы. Г. Г. Шлет мог жаловаться на «невегласие» русской культуры, но его жалоба была призывом учиться. И труды самого Г. Г. Шпета, Л. С. Выготского, М.М. Бахтина, А. Ф. Лосева и других (не исключая и формалистов, Мейерхольда, Эйзенштейна, всех деятелей авангардной культуры) не просто «догнали» мировое состояние науки, но в ряде отношений опередили его. В советское время перевод жестко контролировался, и поэтому философские заслуги Э. В. Ильенкова, М. К. Мамардашвили, В. В. Бибихина пока еще не столь известны в мире - они воспринимаются как интерпретаторы культуры, а не как создатели теорий и концепций.
Анализ понятий, предлагаемый в Европейском словаре философий, именно показывает, что даже за самыми «культурологическими» и понятиями стоит напряженная философская работа. Словарь будет исключительно полезен для дальнейшего преодоления разрыва между двумя царствами современной русской мысли: философией и культурологией. На стороне каждого из царств - свои системы понятий, свои привычки употребления слов, свои аргументы, образы и смыслы. Но только законное объединение этих царств обеспечит новый прорыв русской мысли в мире. И одним из предварительных кодексов этого объединения и должен стать Словарь.
Оригинальное издание вышло в одном томе. Переводчики на другие языки поступили по-разному: полный перевод всего Словаря, с выпуском бумажной и/или электронной версии (английское, румынское и итальянское издания), перевод какой-то одной темы (арабское издание, представляющее собой выбор только правовой терминологии) или отдельные выпуски (украинское издание). Последний вариант показался наиболее желательным и русской команде: это позволяет ускорить подготовку издания при осуществлении всех надлежащих экспертных процедур. Подготовка всего огромного тома могла бы затянуться на десятилетие, с учетом всех требований по научному и литературному редактированию, а за это время оригинал и переводы успели бы «обрасти» множеством дополнений и поправок. В каждом из переводов добавлены не только экскурсы, но и целые статьи, и такое живое развитие текста лучше всего выражает дух европейской философии как приключения, испытания и одновременно доброжелательного обсуждения разных точек зрения. Выпуски по темам сузили бы перспективу Словаря, превратив его в профессиональный справочник, тогда как перед нами не справочное издание, а своеобразное собрание небольших монографий и проблемных статей. То, что авторы - философы, а не только историки философии, позволило им увидеть, какие именно острые проблемы стояли за вроде бы спокойной философской работой былых времен, и эти острые проблемы буквально взывали к тому, чтобы скорее перевести издание. Перед вами -первый из четырех выпусков.
Структура каждой словарной статьи включает в себя указание вариантов перевода, краткое введение (курсивом) с поставкой основной философской проблемы, связанной с этим термином, изложение монографического типа и библиографию вопроса. По сути, каждая статья - это небольшая монография, в которой затрагиваются по возможности все проблемы, связанные с этим термином или понятием. Многие статьи дополнены «Вставками» - экскурсами, раскрывающими функционирование этих терминов в культуре.
Непереводимость, о которой говорит подзаголовок Словаря, раскрывается во вступительной статье Барбары Кассен. Мы только позволим себе пояснить, что речь идет не о привычных уникальных понятиях, идиомах, принципиально непереводимых на другой язык. Речь идет об укорененности понятий в социальных и политических институтах, но не меньше и в институтах мысли: логике и риторике, метафизике и диалектике, науке и искусствах. И Словарь показывает, насколько мерой усвоения мысли является усвоение этих институтов, и наоборот. Недостаточно знать все умные слова, необходимо знать институты мысли и считаться с ними - вроде бы банальная идея оказывается здесь ключевой. Европейский словарь философий противостоит тому, что Флобер (а за ним у нас С. С. Аверинцев, статьи которого для разных словарей были сведены в словарь София-Логос) назвал Словарем прописных истин.
В русском языке есть слово, калькирующее слово «философия» - «любомудрие». Это слово пока не попало в Словарь, но оно лучше всего передает намерение словаря: увидеть непереводимость не в изначальных идиомах, которые требуют ухищренных пояснений на других языках, но непереводимость в самом переводе, в самих переведенных словах. Переведенное слово, как поэтическое слово, начинает очень быстро жить своей самостоятельной жизнью, и может оказываться вдалеке от магистральных путей развития мысли («но и тут боги», как говорил Гераклит Эфесский!), как не прижилось это самое «любомудрие». Но и эта жизнь заслуживает внимания, как пример самостоятельного существования слова как института, как вместилища институтов, как сопроводителя институтов, Гермеса социальной жизни. Богословское слово есть Сарах Dei, вместилище Бога, ловитва Бога, как напоминал С. С. Аверинцев. Философское слово - capax hominis, capax Europae.

Этьену, без которого...Одна из самых насущных проблем, которые ставит Европа - это проблема языков. Можно разглядеть два пути ее решения: либо выбрать один господствующий язык - «глобализованный» англо-американский - и конвертировать всё на этот язык; либо ввести в игру поддержание плюрализма, всякий раз подчеркивая смысл и важность различий, потому что только так можно действительно облегчить общение между языками и культурами. «Европейский словарь философий: словарь непереводимостей» вписывается во вторую оптику. Но он заглядывает скорее в будущее, чем в прошлое: он не связан с ретроспективной и овеществленной Европой - кстати, какой именно? - определяемой накоплением культурных слоев, укрепляющих местные особенности, а с Европой в развитии, в действии, которая скорее energeia, чем ergon, которая разрабатывает разрывы, напряженности, переносы, присвоения, недоразумения, чтобы лучше подготовить саму себя.
Отправной точкой стали соображения по поводу трудностей перевода философии. Мы хотели осмыслить философию на разных языках, рассмотреть философии так, как они сами себя сказали, и посмотреть, что именно такой подход меняет в наших способах философствовать. Именно поэтому мы мы создали не очередной «Философский словарь» или «Философскую энциклопедию», в которой рассматривались бы понятия, авторы, течения и системы сами по себе, а «Европейский словарь философий», выстроенный вокруг слов, взятых в соизмеримой различности языков, по крайней мере, основных языков, на которых писалась европейская философия, как говорится, после Вавилона. Исходя из этого, нашей моделью послужил «Словарь индоевропейских социальных терминов» Эмиля Бенвениста, плюралистическое и компаративистское произведение: чтобы найти смысл одного слова в одном языке, он показывает, в какие сети он входит, и пытается исследовать, как функционируют эти сети в данном языке по сравнению с сетями других языков.
Мы не работали ни со всеми словами, ни со всеми языками, в которых присутствует искомое слово, ни со всеми философиями. Предметом исследования мы избрали симптомы расхождений, «непереводимости» среди некоторого числа современных европейских языков, обращаясь и к древним языкам (греческому и латыни) и отсылая к ивриту и арабскому всякий раз, когда это было необходимо для понимания этих разногласий. То, что речь идет о непереводимости, вовсе не означает, что эти термины, выражения, синтаксические и грамматические обороты никогда не переводились или не могут быть переведены; скорее непереводимым нужно считать то, что постоянно продолжают (не) переводить. Это свидетельствует, что перевод таких слов и выражений на тот или иной язык составляет такую проблему, что часто приводит к появлению неологизма или приданию нового значения старому слову: что указывает на то, насколько в разных языках не совпадают как отдельные слова, так и понятийные сети. Понимаем ли мы, говоря mind, то же самое, что говоря Geist или esprit? Правда - это justice или vérité? И что происходит, когда мы передаем mimesis как représentation вместо imitationi Таким образом, каждая словарная статья исходит из узла непереводимостей и содержит сравнение терминологических сетей, искривление которых и образует историю и географию языков и культур. «Европейский словарь философий» является «словарем непереводимостей «при условии, что он объясняет в своей области главные симптомы различия языков.
Отбор словарных статей стал результатом двойного исследования, диахронического и синхронического. Диахрония - для размышлений о переходах и разветвлениях значений от греческого до латыни, от латыни античной к схоластической, а затем гуманистической, с моментами взаимодействия с еврейской и арабской традициями; от древних языков к народным языкам; от одного народного языка к другому; от одной традиции, системы и философского языка к другим; от одного поля знаний и логики к другим. Таким образом мы обретаем историю понятий, выявляя переломные моменты, обрывы и факторы, которые определяют ту или иную «эпоху». Синхрония - чтобы зафиксировать современное состояние, определить национальные философские пейзажи на сегодня; здесь сталкиваешься с непреодолимым противостоянием забытого и новообретенного: явления без соответствий, чужеродные заимствования, дублеты, лакуны, «ложные друзья переводчика», искаженные значения, в каждом отдельном языке обозначают кристаллизацию тем и специализацию употреблений (opération). Поэтому исходя из современных произведений, которые одновременно являются причинами и следствиями философского состояния определенного языка, мы спрашиваем себя, почему термины, которые мы обычно считаем безусловно эквивалентными, имеют разные значения и различные сферы употребления - что может философская мысль в рамках того, что может речь.
Изначально полем нашего исследования был европейское пространство. По сути, «Словарь» имеет политическую цель: сделать так, чтобы европейские языки учитывались, и не только с точки зрения сохранения наследия, подобно тому, как охраняют виды, которые оказались под угрозой уничтожения. Есть две позиции, от которых мы однозначно отмежевываемся. Первая — это универсальная английский язык, вернее «универсальный всё-на-английский» - это официальный английский Европейского содружества и научных конференций, который, конечно, работает, но уже почти не является языком («настоящих» англичан понимают хуже). Английский язык сегодня играет роль «вспомогательного международного языка», как выразился Умберто Эко, он занял свое место в хронологическом ряду языков-посредников (греческий, латынь, французский) : это универсальный язык образованной технократии и язык рынка, мы не можем без него обойтись, хорошо это или плохо. Но философское положение английского как особого языка заслуживает рассмотрения в совсем другой плоскости. Здесь английский находится, скорее, стоит в одном ряду с универсальным искусственным языком (т.н. характеристикой, иероглифически-математическим языком) Лейбница. Конечно, мы не говорим, что английский язык сводится к математизации и учету понятий, как в математической науке: он продолжает быть естественным языком, то есть языком культуры, величественной и сильной во всех своих необычных проявлениях. Однако для определенного направления в «аналитической философии» (правда, ни одно терминологическое предостережение не будет здесь достаточным, так как лейбл linguistic turn [лингвистический поворот] имеет значение для тех же философов, кто заново учит нас расспрашивать язык, от Витгенштейна до Остина, Куайна или Кейвелла) философия зависит от универсальной логики, одинаковой для всех времен и народов - для Аристотеля, моего коллеги из Оксфорда и т.д. Поэтому неважно, какой именно язык, в данном случае английский, «одевает» понятия. Эта первая универсалистская мотивация пересекается со второй. Вся англосаксонская традиция старалась не употреблять темный жаргон, отказаться от эзотерической речи, сдуть дирижабли метафизики: английский представляется, на этот раз уже вполне в своем языковом своеобразии, как речь common sense [здравого смысла] и общего опыта, включая общий опыт языка. Бестелесность (ангелизм) рационального и воинственность обыденной речи объединяются, чтобы подкрепить преимущество английского языка, что в худшем случае еще и отказывает в статусе философии той континентальной философии, которая увязла в случайностях истории и языков.
Но не только. Вторая позиция, от которой мы отмежевываемся, исходит из гения языков, со всеми сопутствующими штампами, из «онтологического национализма» (по выражению Жана-Пьера Лефевра). Она была сформулирована (букв.: воображена) Гердером в тот момент, когда он объявил перевод, как подражание и пересаживание смысла, призванием именно немецкого языка: «Если в Италии муза общается и поет, если во Франции она рассказывает и мудрит, если в Испании она по-рыцарски воображает, а в Англии мыслит остро и глубоко, что делает она в Германии? Она подражает (Sie ahmt nach). Поэтому подражание (Nachahmung) является ее характером (...). Для достижения этой цели мы обладаем великолепным средством, нашим языком; он может быть для нас тем, чем является рука для художника, как подражателя искусства (или: в искусстве - заведомая двусмысленность. - Пер.)» (J. G. Herder, Briefe zur Beförderung der Humanität, Abt. 100-101) Эта позиция представлена определенной хайдеггерианской традиции, для которой существует только один «Философский Язык» с определенным артиклем, то есть язык, на котором с наибольшей достоверностью можно говорить непосредственно о бытии, который поэтому занимает господствующую позицию в истории западной, она же континентальная, философии. Мартин Хайдеггер считает, что западная философская мысль родилась не столько в Греции, сколько в греческом языке, и только немецкий язык поднимается до уровня греческого в иерархии языков философии, а потому «непереводимость становится окончательным критерием истинности» (Jean-Pierre Lefebvre, «Philosophie et philologie: les traductions des philosophes allemands» in Encyclopaedia universalis, Symposium, Les Enjeux, 1, 1990, p. 170) . «Греческий язык является философским языком, иначе говоря (...) он таков, что уже сам он философствовал как язык и языковой строй (Sprachgestaltung, configuration de langue). Это можно сказать о любом настоящем языке, но в различной степени. Эта степень измеряется глубиной и силой существования народа и расы, которая говорит этим языком и в нем существует. Соответствие глубокому и творческому характеру, который имел греческий язык, мы находим только в нашем немецком языке» (М. Heidegger, Vom Wesen der menschlichen Freiheit: Einleitung in die Philosophie [1930], Vittorio Klostermann, 1994, S. 50-51). Даже если это в определенном смысле «истинно» (слова и обороты речи греческой и немецкой являются непременными моментами развития мысли во многих статьях словаря), это не та истина, которая нам нужна. Наша работа очень далека от такой сакрализации непереводимого, построенной на идее абсолютной несоизмеримости языков, и соответственно, почти святости некоторых из них. Именно поэтому, в отличие от телеологической истории философии, направляемой в регистрах приобретения или потери, мы не наделяли одну из языков, живых или мертвых, особым статусом.
Ни логический универсализм, равнодушный к языкам, ни онтологический национализм, «эссенциализирующий» гений языка! Но в чем тогда наша позиция? Если нужно назвать ее одним словом, употреблю слово Делёза: «детерриториализации». Наша позиция выставляет географию против истории, семантическую сеть - против изолированного понятия. Исходя из множественности (об этом свидетельствует использование формы множественного числа: словарь философий, словарь непереводимостей), мы все время ее держались: мы изучали вопрос непереводимости, не имея целью единство ни как точку отсчета (речь-источник, исходные слова, верность онтологическому дару), ни как точку итога (мессианская речь, рациональное сообщество).
Итак, прежде всего, мы имеем большое количество и разнообразие языков - как подчеркивает Вильгельм фон Гумбольдт, «язык является в действительности лишь как множественность» (Uber die Verschiedenheiten..., в Gesammelte Schriften, ред. A. Leitzmann и др., Berlin, Behr, vol. VI, p. 240). Вавилонское столпотворение оказывается счастливым случаем, если согласиться, что «разнообразие языков никоим образом не сводится к разнообразию названий одной вещи: они являются разными перспективами взгляда на эту вещь, и когда эта вещь не является предметом внешних чувств, мы часто имеем дело с таким же количеством вещей, какое количество отдельных образов нам предоставлено» («Fragment de monographie sur les Basques» [Die baskischen Materialien aus dem Nachlaß Wilhelm von Humboldts, 1822]; цит. по: P. Caussat, La langue source de la nation, Mardaga 1996, p. 433 [с фр. пер.]). Эти перспективы являются определяющими для вещи, каждый язык оказывается мировоззрением, которое ловит мир в свои сети, воспроизводит его; при этом общий мир является не столько отправной точкой, сколько регулятивным принципом. Шлейермахер совершенным образом показывает напряжение, которое существует между понятием в его притязании на универсальность и его лингвистическим выражением, - когда утверждает, что в философии, больше чем в любой другой сфере, «каждый язык содержит (...) определенную систему понятий, которые, именно благодаря тому, что они объединяются, соприкасаются и дополняют друг друга внутри одного и того же языка, делают язык неким единым целым, никакие части которого не соответствуют никаким частям в системах других языков, за исключением, разве что, понятий «Бог» и «Быть», праимени и праглагола. Ведь даже абсолютно универсальное, хотя оно и находится вне сферы особого, освещается и окрашивается в языке». (Frielrich Schleiermacher, «Über die verschiedenen Methoden des Übersetzens» in Sämmtliche Schrifte, Drittes Abt., 2 b., Berlin, 1838, S. 239.). Стоит подчеркнуть это «как бы»: даже Бог и Бытие освещены и окрашены языком; универсальность понятий полностью абсорбирована лингвистической уникальностью.
Множественность существует не только между языками, но и в каждом языке. Язык, с нашей точки зрения, является не фактом природы, не предметом, а следствием, продуктом истории и культуры, который постоянно созидается, - опять-таки, лучше сказать, не ergon, a energeia. Поэтому предмет словаря образован языками и написанными на них произведениями, а также переводами этих произведений на разные языки в разные времена. Сети слов и значений, которые мы искали осмыслить, являются сетями философских говоров (идиом), о которых известны дата создания, авторы и конкретные произведения, где они употребляются; эти сети единичны и локализованы, связаны с определенным обращением к чему-то или кому-то (экзотерическим или эзотерическим) : на уровне языка, в стиле, в отношении к традиции (модели, ссылки, палимпсесты, разрывы, инновации). Каждый автор (а философ является автором), когда он пишет на определенном языке, создает свой собственный язык - как говорит Шлейермахер об отношениях между автором и его языком: «он является его органом, а он - его» («L’herméneutique générale, 1809-1810» in Herméneutique, trad. C. Berner, Cerf / PUL, 1987, p. 75). Непереводимость здесь тоже возникает, когда ее не ждешь.
Множественность, в конце концов, существует и как множественность смыслов слова в одном языке. Как говорил Жак Лакан в статье «L’Étourdi»: «Речь, между прочим, всего лишь полное собрание двусмысленностей, которые в ней оставила ее история». (Scilicet, 4, Le Seuil, 1973, p. 47). «Словарь» заставил нас еще раз обратиться к феномену омонимии (одно слово со многими определениями: «Пес» - это и созвездие, и лающее животное), предельным случаем и современной карикатурой которой является омофония («плод» и «плот»). Со времен Аристотеля и его анализа глагола «быть» известно, что не так уж и легко различить омонимию и полисемию: так, современные значения французского слова sens - 1) значение слова, английское meaning; 2) чувство, например, осязание, английское sense; 3) направление, например, течения воды, английское direction - представляют собой следствие полисемии латинского слова sensus, которое является, в свою очередь, переводом греческого nous «нюх, дух, ум, намерение, интуиция... », полисемия которого, с нашей точки зрения, совсем другая. Переход от одного языка к другому дает почувствовать эти искривления и семантические потоки; он позволяет исследовать двусмысленности, носителем которых является каждый язык; их значения, их историю, их пересечения с двусмысленностями в других языках.
В своем «Предисловии» к «Агамемнону» Эсхила, которого он считал «непереводимым», Гумбольдт высказывается за исследование «синонимичности языков» и признает, что каждый язык выражает понятие по-разному: «Слово в столь малой степени является простым (неким) знаком понятия, что понятие не может даже родиться без него, не говоря о том, чтобы быть зафиксированным; неопределенное действие силы мысли конденсируется в слове, как легкие облака появляются на чистом небе «. «Такая синонимика главных языков (...) еще никогда не исследовалась, - добавляет он, - хотя у многих писателей мы находим такие же рассуждения [что и у Эсхила], но это исследование станет, если к нему подойти с умом, одним из самых заманчивых предприятий» (Wilhelm von Humboldt, Gesammelte Werke, 3 Band, Berlin, 1843, S. 13.). Наш «Словарь» вполне может стать одним из таких «заманчивых предпрятий». Надеюсь, что он привлечет внимание к другой манере философствовать: не рассматривать понятия вне слов, потому что понятий без слов не бывает.
«Словарь» притязает в конечном итоге создать картографию европейских философских различий с использованием опыта переводчиков, и тех переводчиков (историков, комментаторов, критиков, интерпретаторов), которыми мы сами являемся как философы. Он является рабочим инструментом нового типа, незаменимым для расширенного научного сообщества, которое выстраивается на наших глазах, и одновременно - путеводителем по философской Европе для студентов, преподавателей, исследователей и тех, кто интересуется своим собственным языком и языками других. Это также коллективная десятилетняя работа. Работа над словарем объединила вокруг группы ответственных редакторов - Шарля Баладье, Этьена Балибара, Марка Бюо де Лоне, Жана-Франсуа Куртена, Марка Крепона, Сандры Ложье, Алена де Либера, Жаклин Лихтенстейн, Филиппа Рено, Ирен Розье-Каташ - более 150 сотрудников, специалистов в самых областях лингвистики и философии. Это действительно коллективный труд (длинный, сложный, вызывающий чувство неудовлетворенности, переделываемый, дополняемый) соблазнил каждого из нас, подтолкнула каждого посмотреть под другим углом на то, что он считал для себя давно известным в философии и о философии. Каждый отдал неизмеримую количество своего времени, своей энергии, своих знаний, своего изобретательности тому, что поддерживало это приключение друзей, и что превышает любую благодарность.Барбара КАССЕН