История 47 ронинов - Тюсингура, материалы, описание, фильмография

История повествует о том, как сорок семь бывших подданных самураев из Ако, ставших ронинами, отомстили за смерть своего господина, даймё Асано Такуми-но-ками Наганори, церемониймейстеру при дворе сёгуна Токугава Цунаёси по имени и титулу Кира Кодзукеноскэ. В 1701 году князь Асано был приговорён к совершению харакири за то, что обнажил меч в стенах замка сёгуна и напал с оружием в руках на князя Кира, высокопоставленного чиновника сёгуната, в ответ на оскорбления с его стороны.
Тем же указом сёгуна клан Асано Наганори был распущен, его земли и замок конфискованы, а супруге было велено постричься в монахини.
Потеряв своего господина и замок, как и источники дохода, примерно пол-сотни ронинов во главе с главным советником клана Оиси Кураноскэ дали клятву кровавой мести, понимая, что за это их ожидает смертный приговор.
Более года ронины тайно собирали и переправляли в Эдо оружие, входили в доверие к домочадцам Киры. Оиси и его товарищи тщательно скрывали свой план, и только когда всё было готово к нападению, все заговорщики встретились в Эдо и заново принесли клятву отмщения.
15 декабря 1702 года 47 ронинов из Ако двумя отрядами напали на усадьбу князя Кира в Эдо, перебив 16 и ранив более 20 человек (интересно, что ни один из нападавших не погиб в этом бою и только несколько были ранены). Кира же успел спрятаться в большом чулане, и его долго не могли найти. Но в конце концов, обнаружив тайник, Кира выволокли наружу. Оиси почтительно поведал ему о том, что они - ронины, бывшие вассалы князя Асано - пришли отомстить за своего господина. Как самураю Кире было предложено принять бой или совершить сэппуку, но тот отказался или же не смог этого сделать. Тогда Оиси сам отрубил князю Кира голову.
После этого весь отряд теперь уже отомщенных ронинов торжественным маршем проследовал от дома Кира к буддийскому храму Сэнгаку-дзи, по дороге послав гонцов официальным властям Эдо с извещением о свершившемся правосудии. На кладбище Сэнгаку-дзи, омыв голову Кира в источнике, ронины торжественно возложили её у надгробия на могиле Асано Наганори. Дух Асано отныне был спокоен. Клятва исполнена.
Сёгунат был в затруднительном положении и решил о наказании не сразу: с одной стороны, ронины поступили согласно букве и духу бусидо, отомстив за своего господина; с другой стороны, они сознательно ослушались приказа сёгуна, проникли в Эдо с оружием и напали на бывшего высокопоставленного чиновника сёгуната. Из-за растущей в народе популярности сорока семи ронинов сёгун получил множество прошений, но, как и следовало ожидать, приговорил всех заговорщиков к смерти. Тем не менее, вместо обычной казни им было позволено провести благородный обряд ритуального самоубийства, сэппуку (харакири), как надлежало настоящим самураям. Соответственно, наказание не коснулось и их семей.
Сэппуку заговорщиков состоялось 4 февраля 1703 года одновременно в четырех разных местах. После этого сорок шесть ронинов были похоронены в том же монастыре, что и их господин. Их могилы с тех пор стали объектом поклонения, а их одежду и оружие, как говорят, до сих пор хранят монахи Сэнгаку-дзи. Доброе имя рода Асано было восстановлено, а его наследникам была возвращена часть их владений и титул.

1. Chûkon giretsu - Jitsuroku Chûshingura (Shozo Makino, 1928)[Movie] :fly:
2. Chuushingura - Zempen: Akahokyou no maki. Реж. Кинугаса Теиноскэ (1932) - [не сохранился?] - нет в сети
Chushingura (Daisuke ITO) 1934 - [не сохранился?] - нет в сети
3. Chushingura: Ten no maki, chi no maki (Masahiro Makino, 1938)[Movie] DVD есть в сети
Chushingura zenpen (Kajiro YAMAMOTO) 1939 - [не сохранился?] - нет в сети
4. Genroku Chûshingura / The 47 Ronin (Parts 1-2)(Kenji Mizoguchi, 1941/1942)[Movie] :fly:
5. Chinsetsu Chushingura 珍説忠臣蔵 (1953 Saito Torajiro)
5. Akôjô AKA Castle of Revenge (Ryo Hagiwara,1952). Takuminokami Asano, Kuranosuke Ôishi - Chiezou Kataoka.
Onna kanja himon - Akô rôshi - Woman between Ako warriors (Yasushi Sasaki, 1953). Kuranosuke Ôishi - Chiezou Kataoka.
5. Chushingura Hana no Maki Yuki no Maki (1954)[Movie]
6. Ako Roshi (MATSUDA Sadatsugu, 1956)[Movie] Kuranosuke Ôishi - Utaemon Ichikawa vs Chiezô Kataoka (as Sakon Tachibana)
7. Dai Chûshingura / The Loyal Forty-Seven Ronin (Tatsuyasu Osone, 1957)[Movie]
8. Chûshingura / The Loyal 47 Ronin (Kunio Watanabe, 1958)[Movie]. Katsu Shintaro, Raizo Ichikawa, Kazuo Hasegawa
9. Chushingura: ouka no maki, kikka no maki / 47 Masterless Samurai (Sadatsugu Matsuda, 1959)[Movie] Utaemon Ichikawa, Chiezô Kataoka, Hibari Misora
10. Hakuoki / Samurai Vendetta (Kazuo Mori, 1959)[Movie]
11. Blooded Spear / Chiyari musô (SASAKI Yasushi, 1959) Kataoka Chiezo as Genba
12. Ako Roshi (MATSUDA Sadatsugu, 1961)
13. Chushingura: Hana no maki yuki no maki (Hiroshi Inagaki, 1962)[Movie]
14. Ako Roshi (47-th episode) 1964 [TV taiga-drama]
15. Hiken yaburi / Broken Swords (Kazuo Ikehiro, 1969)[Movie]
16. Shura / Обитель демонов - 48-й ронин / Демоны / The Pandemonium (Toshio Matsumoto) 1971
17. Dai Chûshingura / Epic Chushingura (1971)[TV, serial] в гл. роли Тоширо Мифунэ
18. Dai Chuushingura. Реж. Tatsuyasu Osone / Осоне Тацуясу (1975)
19. Kanadehon Chushingura: The Treasury of Loyal Retainers. Part 1 - 4 (1977)[Kabuki-play] (released on DVD - 2006)
20. Ako-Jo danzetsu / Fall of Ako Castle / Swords of Vengeance (Kinji Fukasaku, 1978)[Movie] :fly:
21. Toge no Gunzo / Портрет Тоге (峠の群像 ) 20th NHK Taiga Drama 1982 (Оиси – Кэн Огата, Кира– Кэн Мацудайра)
22. Hissatsu Chushingura (Eiichi Kudo, 1987)[TV-special]
23. Shijushichinin no shikaku / 47 Ronin (Kon Ichikawa, 1994)[Movie]
24. Chushingura gaiden yotsuya kaidan / Crest of Betrayal (Kinji Fukasaku, 1994)[Movie] :fly:
25. Kunoichi ninpô chô IV: Chûshingura hishô / Female Ninjas 4 (Masaru Tsushima, 1994)[Movie-pinku]
26. Genroku Ryoran / Chushingura (1999)[38-th NHK Taiga Drama] 49 Episodes
27. Yo nimo kimyo na monogatari - Eiga no tokubetsuhen / Tales of The Unusual: Eiga no Tokubetsu-hen.
28. Keitai Chushingura (Cell Phones and Revenge of the 47 Samurai) (Ryôichi Kimizuka, 2000)[Movie]
29. Chushingura 1/47 (Shunsaku Kawamo, 2001) [TV film]
30. Chushingura (Mitsumasa Saito, 2004)[TV mini-serial]
31. Hana yori mo naho / Flower (Hirokazu Koreeda, 2006)[Movie]
32. Dai Chûshingura / The 47 Ronin of Ako (1992)[TV film]
33. Chushingura - Ketsudan no Toki (part 1-4) (Rokurou Sugimura, 2003)[TV serial]
34. Saigo no Chushingura (2004)[TV serial]
35. Tokugawa Tsunayoshi - Inu to Yobareta Otoko (2004)[TV film]
36. Chushingura - Yosenin no Inbo (2007)[TV serial]
37. Chushingura AKA 47 ronin (2010 TV-Asahi)
38. Saigo no chuushingura AKA The Last Ronin [2010] by Shigemichi Sugita
39. Kessan! Chushingura AKA The 47 Ronin in Debt [2019] by Yoshihiro Nakamura

Фрагмент экрана Хаяси (1630-е годы) с изображением города Эдо, на котором замок является доминирующим элементом

Экран Идемицу, один из двух существующих, на котором Эдо изображен до пожара 1657 г. Экран состоит из пары восьмисекционных экранов (правый и левый). Создание экрана датируется примерно 1630-ми годами.

Глава 12
Сорок семь преданных самураев[1]
В японской истории произошло событие, о котором знает подавляющее большинство японцев, если не все. Это рассказ о том, как в одну зимнюю ночь 47 преданных самураев отомстили за своего погибшего господина, напав на дом его врага и убив его, после чего власти приказали им совершить самоубийство. Однако, эти сведения чаще всего приходят не из исторических исследований, а из театральных постановок и кинофильмов или из многочисленных книг, пересказывающих эту историю.
Никак не заканчивающаяся история
Театральный мир очень быстро осознал потенциал этого драматического события, и самая первая сценическая постановка состоялась всего через шестнадцать дней после того, как преданные самураи разрезали себе животы по приказу правительства весной 1703 года. Хотя в ней изображались события другого столетия, власти быстро поняли, что речь идет о недавно случившемся, и, после всего трех дней проката, запретили пьесу. Это, однако, не смутило театральный мир, и за полтора века, которые еще оставалось править семейству Токугава, было написано и поставлено более 120 пьес на эту тему.
И тогда, и сегодня самой примечательной из них является пьеса, дебютировавшая летом 1748 года под названием Канадэхон тюсингура («Книга, переписанная азбукой кана, о сокровищнице преданных сподвижников»), написанная авторами Такэда Идзумо (1691-1756), Миёси Сёраку (1696-?) и Намики Соскэ (1695-1751). Впервые поставленная в Осака в кукольном театре, она быстро дошла до Эдо и была принята в репертуар театра кабуки[2]. «Раскрасив» историю многочисленными под-сюжетами, драматически отражающими требования наиболее ценимых в японской культуре ценностей, таких как долг и человечность или чувства (гири/ниндзё), играя на струнах сердца умелой постановкой самых воздействующих тем любви и смерти, пьеса удачно очаровывала аудиторию на протяжении более чем двух веков. Как говорится в английском тексте, допечатанном к программке 231-го представления пьесы в театре кабуки в 2002 году, «пьеса ставится постоянно и считается гарантированным средством для аншлага».
Воздействие этой постановки было таково, что само историческое событие стало с тех пор именоваться по ее названию, а именно – Тюсингура. После того, как в Японию пришел серебряный экран, фильмопроизводители немедленно занялись популярным сюжетом, и с 1910 года на эту тему было снято более 40 картин. С 60-х годов, когда в Японии стало распространяться телевидение, было снято около 15 программ. Далее, за последние сто лет было опубликовано 83 произведения, многие из которых сперва выходили отрывками с продолжением в газетах. Вышеуказанных цифры не включают менее традиционные, но не менее популярные сценические постановки истории, такие как Такарадзука ревю, в котором все исполнители – женщины, которые, в свою очередь, становились темами телепередач и иных публикаций. Не следует также забывать ранний бум гравюр Укиё-э и других визуальных изображений, вплоть до сегодняшних реклам в общественном транспорте, привлекающих взгляд утомленного потребителя и непрестанно вызывающих воспоминания о свершениях преданных сподвижников. Время от времени появляются насмешливые изображения предмета, такие как так называемые пародийные гравюры Укиё-э (митатэ-э), на которых самые известные эпизоды пьесы происходят в квартале развлечений Ёсивара, а ключевые роли играют не суровые самураи, а стильные куртизанки[3]. Тем не менее, хотя эти сцены без должной серьезности отражают самые драматические моменты пьесы, они же придают им еще больше долговечности. Даже роскошный мир поздних Токугава все еще воспринимался в терминах события, произошедшего где-то за сто лет до этого, постоянно пробуждая память о высоко превозносимых свершениях.
Историческое исследование и торжественное поминовение
Историки также проявляли достаточную активность, исследуя документы, связанные со случившимся, и любой желающий глубоко изучить предмет может располагать для справок более, чем тремя сотнями «источников». Они разнятся от писем, составленных самими преданными самураями, и наблюдений современников, до дискутирования о происшедшем в позднейший отрезок периода Токугава, когда мнения и теории значительно «расцветились» аурой, создавшейся вокруг инцидента. Хорошим примером смешения фактов и выдумок – или, скорее, выдумок, принимаемых за факты – является описание события, сделанное Мотоори Норинага и основывающееся на рассказе бродячего монаха, которого он встретил в юности. Подобные устные изложения, опирались, как заявлялось, на оригинальные документы, такие, к примеру, как письма Оиси Кураноскэ, однако, как разъяснили Федерико Макрон и Генри Д. Смит, содержали значительное количество первоначальных и последующих домыслов.
Сегодня самые первоначальные источники собраны в 11 отдельных многотомных публикаций смешанного характера. Однако, материалы все еще продолжают поступать в виде записей, передававшихся по наследству в семьях, имевших некоторое отношение к событию, и документов, составленных в то время[4].
Работа историков также была весьма плодотворна, не говоря уже о значительном количестве книг, написанных людьми, «всю свою жизнь интересовавшихся вопросом», но не являвшимися историками по профессии. Неослабевающий бум Тюсингура в свете кардинальных политических и социальных перемен, произошедших в Японии, действительно, представляет собой занятный феномен и недавно сам по себе стал предметом объемного исследования[5].
В англоязычных странах ударение на протяжении многих лет делалось на сценическом исполнении, а не на историческом событии как таковом. Ситуация была исправлена по случаю трехсотлетия инцидента, когда журнал Monumenta Nipponica опубликовал серию статей ведущих ученых. Вместе с некоторыми другими современными публикациями, они представили тщательное исследование как самого события, так и исторической литературы, которую оно генерировало[6]. Поэтому я ограничусь в основном теми аспектами, которые значимы для понимания действий правительства пятого сёгуна.
Событие празднуется ежегодно как в замке Ако нынешней префектуры Хёго, исходного места жительства преданных самураев и их незадачливого господина, так и в Токио, где свершилась месть. Здесь члены Центральной ассоциации верных сподвижников («Тюо гиси-кай») встречаются перед рассветом на том месте, где когда-то стоял дом, в котором самураи осуществили свой замысел (в настоящее время – Мацусака-коэн, неподалеку от станции «Рёгоку» японской ж/д), а затем пешком проделывают 10-километровый марш, как это в свое время сделали самураи, до храма Сэнгакудзи (фото) в районе Синагава, где те положили голову врага на могилу своего господина, и который также стал местом упокоения их собственных останков (фото). В самом храме празднование начинается за день до годовщины события. Кладбище заволакивает дым от курительных палочек, которые с большим шумом продают у входных ворот, а в самые пиковые моменты пришедшим (фото) приходится ожидать до часа, покуда они смогут пройти в длинной веренице людей (фото) мимо могил (фото) преданных сподвижников и их господина, и воздать им почести. В такие дни потомки преданных самураев пользуются большим спросом: их приглашают на празднования, в том числе и дальних родственников сорок восьмого, который совершил самоубийство за некоторое время до события, когда ему предложили стать приемным сыном, после чего участие в мести стало бы невозможным. Несмотря на то, что происшествие случилось 1 февраля 1703 года по западному календарю – согласно пятнадцатому дню двенадцатого месяца по японскому календарю тех пор – событие теперь празднуется 15 декабря, но этот факт не особенно волнует тех, кто ежегодно стремится воссоздать события с некоторой аутентичностью.
Важность, придаваемая ему, иллюстрируется лучше всего общественным противостоянием, возникшим в 1990-х годах между мэром города Ако и главным служителем храма, посвященного памяти предводителя преданных самураев Оиси Кураноскэ. Историк Яги Акихиро в своей публикации для города усомнился в том, что сорок седьмой сподвижник, не сдавшийся властям, может быть включен в список преданных самураев, что было с негодованием отвергнуто храмом и его сторонниками. Это противостояние продолжается вплоть до наших дней.
В ситуации, когда поведение сорока семи самураев и сегодня превозновится как отражение наилучшего в японской культуре, рассматриваясь в качестве проявления духа высокоценимой самурайской традиции, любая работа, оспаривающая такой образ, может вызвать протесты в масштабах всего общества, и историки предпочитают не особо настаивать на документированных фактах, противоречащих этому идеализированному имиджу. Если бы их рассмотрели должным образом – как это сделали некоторые наблюдатели в то время – то можно было бы заключить, что инцидент не только не прославил самураев, но, напротив, отчетливо отразил упадок всей воинской традиции. Чтобы не предстать «адвокатом дьявола», здесь следует упомянуть ряд таких фактов.
Исторический инцидент
В 14 году эпохи правления Гэнроку (1701) императорских посланников уже третий день после их прибытия из Киото развлекали в эдосском замке. Кадзикава Ёритэру (Ёсобэй), заведующий замковым хозяйством, получил приказание передать подарки жены сёгуна (мидайдокоро) посланникам, и в его записках зафиксированы все события. Распоряжался церемониями 60-летний Кира-но Сукэ Ёсинака (также – Ёсихиса, 1641-1702), пославший Ёситэру уведомление о том, что представление подарков произойдет ранее, чем планировалось. Чтобы убедиться, что все идет, как следует, Ёритэру прошел по главному коридору, известному как «Коридор Сосен» из-за развешанных там картин, в поисках Кира[7]. Не смогши его найти, он распорядился позвать Асано Наганори (1667-1701), даймё, занятого развлечением посланников. Они обменялись обычными приветствиями и заверили друг друга в готовности оказывать взаимную помощь, после чего Асано вернулся на свое место. Затем появился Кира, и Ёситэру подошел к нему, чтобы подтвердить время проведения церемоний. Когда они стоя обсуждали это, Асано внезапно ударил Кира сзади своим мечем, крича: «Ты что, забыл мои недавние переживания?» Захваченный врасплох, Кира повернулся и попытался бежать, но Асано ударил его снова и свалил с ног. В этот момент Ёситэру удалось удержать Асано, которого затем увели, но тот продолжал громко кричать, что, хотя время и место были неподходящими, он несколько дней вынашивал планы в отношении Кира и потому должен был напасть на него. В тот же вечер власти приказали Асано разрезать себе живот. Поскольку место были загрязнено кровопролитием, церемонии для посланников были перенесены в другие помещения дворца.
Вот и все, что записи того времени рассказывают нам о событии, которое восемнадцать месяцев спустя подвигло сорок семь из подчиненных Асано Наганори напасть на дом Кира Ёсинака посреди ночи, отрубить ему голову и положить ее на могилу Асано (фото) в храме Сэнгакудзи. Сорок шесть самураев сдались властям, и где-то через два месяца им приказали совершить самоубийство.
Резонанс
Очевидно, император Хигасияма с некоторым удовлетворением воспринял нападение Асано на Кира, так как это подтверждало его отношение к эдосским воинам как к невоспитанным буянам. Однако двор также приветствовал немедленное решение сёгуна наказать Асано, поскольку этот инцидент продемонстрировал явное неуважение к императорскому дому. Для сёгуна, педантично соблюдавшего ритуалы очищения перед тем, как принять императорских посланников, эта сторона случившегося, должно быть, явилась главным источником раздражения. Для бакуфу преступление Асано представляло собой загрязнение кровью ритуального пространства, а не просто нападение на придворного.
В целом считается, что реакция – по крайней мере на финальный акт мести - у «публики» была самая различная, возникали горячие общественные обсуждения, а население Эдо в значительной мере поддерживало преданных сподвижников. Однако стоит указать, что при политической системе того времени подобные общественные дискуссии были бы невозможны, и что, более того, источники тех лет не подтверждают такую интерпретацию. В дневнике самурая Асахи Сигэаки Омуро тюки («Дневник попугая в клетке») упоминается без комментариев нападение Асано Наганори и его последовавшая смерть, конфискация замка Ако, протест сподвижников против того, что Кира позволили остаться в живых, а также нападение на дом последнего где-то 18 месяцев спустя. Однако там нет упоминаний о смерти 48-ми сподвижников, равно как и о каких-либо дискуссиях о случившемся. В Сиодзири («Соляные поля»), работе друга и учителя Сигэаки – Амано Садакагэ (1663-1733) не упоминается о мести сподвижников и тем более – об их смерти. Они оба были жителями Нагоя, однако в их работах зафиксированы многочисленные события и слухи о случавшемся в Эдо.
Араи Хакусэки, считавший вендетты своей юности достойными описания для потомков, лишь коротко отмечает в своем дневнике о нападении и смерти Асано, а также о мести сподвижников, однако не считает это самым важным событием дня. Хотя предполагалось, что споры о судьбе 47-ми самураев не прекуращались в обществе и в ученой среде, Хакусэки об этом не говорит, однако в деталях описывает бюрократическое крючкотворство вокруг выплаты надбавки к своему жалованью. Опять же, смерть самураев оставила лишь короткую, лаконичную запись в его дневнике.
Такой же дух само собой разумеющегося происшествия в описании событий мы ощущаем в дневнике Тода Мосуи. Он заканчивается до того, как была осуществлена месть, однако покрывает период, когда случилось нападение Асано. Примечательно то, что, хотя Мосуи много говорит о пороках Хотта Масатоси, оправдывая его убийство в замке молодым советником Инаба Масаясу в 1684 году, нет никакого упоминания о тех недостатках, которые позде стали приписываться Кира. И в прочих вышеупоминавшихся дневниках нет критических замечаний о Кира. Похоже, что его демонизация в значительной степени явилась результатом трудов позднейший писателей, так как его скупость и развращенность сущностно необходимы для превращения истории о неоправданной жестокости в описание самурайской добродетели. Для того, чтобы вложить в историю моральную силу, которая обратит пьесу в мероприятие, приносящее постоянный доход, и даже в национальный миф, Кира должен был стать злодеем. В значительной степени, увлеченность Асано Наганори противоположным полом, что документально доказано, приписали этому «злодею».
Асано Наганори
Крайняя увлеченность Асано Наганори женщинами описана в Докай косюку, материалах расследования, проведенного при пятом сёгуне, поведения и жизни этого даймё до указанного инцидента. Хотя авторы признают его ум и с удовлетворением отмечают наказания за проступки в его владениях, они подчеркивают его безудержное распутство. Злонамеренные подчиненные, льстившие ему и потакавшие порокам, доставляя своему господину привлекательных женщин, повышались по службе и щедро вознаграждались. С молодых лет он интересовался лишь собственными развлечениями, оставив дела своего удела в руках управляющих.
Асано Наганори унаследовал надел в Харима, приносивший 53.500 коку риса, и замок Ако в возрасте восьми лет после ранней смерти своего отца в Энпо 3 (1675). У его семьи были тесные связи с конфуцианским ученым Ямага Соко (1622-1685), который был нанят ею с 1652 по 1660 год. За год до рождения Асано Соко вернулся в Ако, на этот раз в качестве ссыльного, однако в 1675 году он был прощен и перебрался обратно в Эдо. Тем не менее, контакты с ним не прекратились. В Дзёкё 1 (1684), за год до смерти Соко семнадцатилетний Наганори и его четырнадцатилетний брат Нагахиро дали клятву в качестве учеников Соко в военных искусствах.
Принципиальным учением Соко было то, что в мирное время самурай «должен подавать пример добродетельной жизни, которому будут следовать прочие общественные классы». Считается, что эти высокоморальные принципы имели большие влияние на на самураев в Ако и стали определяющими для решения 47-ми самураев пожертвовать своими жизнями ради господина. Однако, эти принципы явно произвели немного воздействия на Асано Наганори, не выказавшего большого внимания ни к репутации своего дома, ни к судьбам своей семьи и сподвижников, когда он напал на Кира неподалеку от приемных покоев, в которых происходила важная государственная церемония.
Асано не мог не знать о серьезности наказания, определенного бакуфу за пролитие кровь при ритуальных действах. Его дядя Найто Идзуми-но Ками Тадакацу лишился жизни и надела после того, как он убил даймё неподалеку от храма Дзодзёдзи во время похоронной церемонии четвертого сёгуна где-то за двадцать лет до этих событий, крича при этом, что нападение явилось местью за какое-то раннее происшествие. Асано, вероятнее всего, своими глазами наблюдал все трудности жизни подчиненных, потерявших свои дома и нанимателя, когда он в качестве представителя бакуфу конфисковывал замок Мацуяма в Битю менее чем за десять лет до этого. Наконец, несмотря на то, что он занимался воинскими искусствами у Соко, при своем нападении на Кира он выказал примечетельный недостаток самурайского духа, а также умения владеть мечем. Как указывал его современник, ученый Сато Наоката (1650-1719), атаковать сзади человека, занятого разговором с кем-то, и не смочь его убить показывает отсутствие «как храбрости, так и умения». Если он собирался убить Кира, то, по крайней мере, должен был сделать это по завершению отправления своих служебных обязанностей. Плохое владение Асано мечем высмеивалось в современной песенке, где говорилось, что ему следовало бы поучиться искусству зарубания человека у Инаба Масаясу, убийцы Хотта Масатоси.
Способ, которым Асано напал на Кира, стал темой разговоров сразу же после того, как стало известно, что первому приказали совершить самоубийство, а последний остался ненаказанным. Это указывало на то, что бакуфу не рассматривало инцидент как ссору между самураями, в случае которой традиционно наказание несли обе стороны, но как одностороннее преступное поведение со стороны даймё Именно это обесчестило Асано и как даймё, и как самурая. Его сподвижники немедленно заявили протест и даже намекали, что не отдадут замок Ако, если Кира не понесет наказания. Несмотря на то, что, в конечном счете, они передали замок мирным путем, этот момент стал последней каплей, после чего было принято решение мстить. Хотя самураев Ако превозносят за то, что они пожертвовали своими жизнями ради восстановления поруганной чести господина, документальные материалы бросают тень сомнения на то, что их действия были столь уж самоотверженными, как их в целом представляют.
В Докай косюку отмечается, что Асано не обладал ни литературными, ни воинскими способностями, а его сподвижники порицаются за то, что ничему не научили господина в его молодые годы. Главным из них представлен Оиси Кураноскэ, в дальнейшем значительно идеализированный предводитель группы преданных самураев. Существует мало сомнений в том, что за неконтролируемое поведение Асано и отсутствие у него как общественных, так и военных способностей ответственность в значительной степени несли его последователи. Хотя Асано лишился отца в восемь лет, они так и не выучили молодого господина воинским искусствам и не сделали его ответственным предводителем, вероятно, не желая уменьшать объемы собственной власти к тому времени, как он достигнет зрелости. Более того, им даже не хватило предусмотрительности дать господину должные наставления касательно его обязанностей при исполнении важных государственных дел. Когда в письмах сподвижников из Ако мы читаем о том, что месть была необходима для восстановления их собственной чести, это заявление следует интерпретировать в терминах ответственности, которую они сами несли за неконтролируемое поведение их даймё. Поскольку Кира отрицал, что между ними существовала какая бы то ни было напряженность, поведение Асано представляло собой акт односторонней агрессии. Соответственно, раз нападение никак не вмещалось в рамки общепринятого самурайского поведения, их собственное пренебрежение долгом было очевидно.
Самурайская месть обычно отправлялась представителями пострадавшей стороны, а не нападавшей. В данном случае все произошло наоборот. Асано пришлось стать пострадавшим, а Кира – злодеем, заслуживавшим наказания ради избавления сперва Асано, а затем приверженцев из Ако от их вины. Однако, исторические документы не подтверждают такого представления фигуры Кира.
Кира Коскэ Ёсинака
Кира Ёсинака служил – может и не совсем безупречно, но вполне успешно – бакуфу на посту церемонимейстера около сорока лет. Примечательно, что отсутствуют какие-либо современные ему подтверждения того, что он являлся негодяем, на которого можно было бы напасть во время исполнения обязанностей, и, наконец, убить вместе с 16-ю слугами, которые пытались его защитить.
Дом Кира принадлежал к группе семей, известных как кокэ, буквально «высоких», которые с самого начала эпохи Токугава отвечали за отправление церемоний. Имея блестящих предков, самый дальний из которых принадлежал к ветви Асикага клана Сэйва Гэндзи, и находясь в отдаленном родстве с ранним домом Микава Токугава, позиции семейства Кира были прочными, а его члены служили представителями сёгуна при дворе, в важных буддийских храмах и синтоистских святилищах. Тем не менее, их доход был невысок; у Кира он составлял всего 4.200 коку риса.
Кира проявил способности с раннего возраста, и уже в 22 года, еще до того, как занять должность своего отца, получил важное задание – поздравить императора Рэйгэн по случаю восшествия на трон в качестве представителя четвертого сёгуна Иэцуна. После успешного выполнения этой миссии он удостоился теплой похвалы от сёгуна и получил низший четвертый ранг. Благосклонность сёгуна была продемонстрирована и на следующий год, когда сына Кира, которому исполнился год, назначили наследником двоюродного брата Кира, даймё Уэсуги Цунакацу, рано умершего и не имевшего детей. История о том, что Кира отравил своего двоюродного брата ради собственного ребенка малоправдоподобна не только учитывая высокую детскую смертность в то время (в этом случае более правильным было бы подождать, покуда мальчик не повзрослеет), но также документально никак не подтверждена, и ее следует добавить к тем вымыслам, которые составили позже для его очернения. Бакуфу безусловно высоко ценило Кира, поскольку в Энпо 6 (1678) его сыну Уэсуги Цунанори было разрешено жениться на сестре приемного сына Цунаёси, наследника дома Кии. Семейственные связи с домом сёгуна никогда бы не возникли, являйся Кира мздоимливым мерзавцем, которым изображают его позднейшие источники. Вскоре после появления пятого сёгуна Кира получил повышение, и там, где многие потерпели неудачу, он смог служить требовательному правителю на протяжении последовавший двадцати лет совершенно удовлетворительно.
Возможно из-за того, что опорочивание Кира и представление его ненасытно жадным и коррумпированным было необходимо для оправдания агрессивности Асано, историки не ставили его под сомнение; даже скрупулезный Токутоми Сохо провозглашает Кира продажным «без дальнейшего расследования». Токутоми указывает, что взяточничество в те дни было в порядке вещей и систематизировано, однако все же считает порочным получение Кира подобных подношений.
Дарение подарков являлось важной частью ритуальной системы Токугава и осуществлялось на всех социальных уровнях. Оно начиналось с сёгуна и его семейства, когда те посылали подарки императору для обеспечения получений дворцовых титулов, с голландских подношений иноземных даров в надежде на более выгодные торговые условия, и заканчивалось последним подмастерьем, дававшим содэ-но сйта («под рукавом»), чтобы его назначили на рабочее место. Тогда, как и теперь в японской культуре, это было формой расплаты за оказанные или ожидаемые услуги в ситуации отсутствия какой-либо формальной системы компенсаций, и между подарком и взяткой разница была весьма размытой. Как демонстрируют также домашние записи Цунаёси в Канда, хотя расходы и вызывали негодование, в Японии конца семнадцатого века дарение подарков являлось важным эдементом социального общения, поэтому представляется сомнительным классифицировать их как взятки. В соответствии с подобными обычаями, можно было только ожидать, что даймё Асано Наганори, которому требовались наставления в важных церемониях, пошлет подарки Кира Ёсинака, человеку, чей доход был чуть выше одной десятой его собственного. Без сомнений, Кира хорошо знал, как пользоваться подобной монополией на знания об особенностях церемоний ради повышения своих скромных доходов, и некоторые вполне могли считать его мздоимцем. Его современник Сато Наоката сразу указал, что, хотя поведение Асано оправдывалось по причине всяческого злочинства, которое люди приписывали Кира, вопрос о том, насколько эти взгляды подтверждались фактами, оставался открытым. Обвинения Кира, в которых настаивалось на получении им взяток, впервые упоминаются в работе, само название которой – Гидзин року («Записи о людях долга») подразумевает, что ее автор, философ Муро Кюсо, оправдывал месть самураев из Ако. Более того, для полного оправдания нападения Асано на Кира в работе присутствует вымышленный эпизод, в котором последний оскорбляет первого, называя его «деревенской тыквой». Как указал Бито Масахидэ, работа Кюсо «полна неточностей», вероятно оттого, что полученные им сведения уже содержали подобные элементы выдумки.
Одобрение убийства Кира означало превозношение акта нарушения закона. Отсюда очернение Кира было необходимо для оправдания подобного противоправного поведения в качестве спровоцированного еще худшим поступком. Если бы Кира получал денежные подношения помимо общепринятых норм, маловероятно, чтобы ему постоянно поручали важные задания в качестве представителя сёгуна. Вместо этого, его полномочия были бы ограничены, или он сам устранен с должности, как это случалось со многими чиновниками во время правления пятого сёгуна.
Многие сведения относительно пороков Кира имеют сомнительное происхождение. Даже Токутоми, в целом пользовавшийся исходными источниками, не нашел ничего лучшего, как воспользоваться Токугава дзикки для описания злодейств Кира. Как указал другой ученый, эти объяснения принадлежат компиллятору Токугава дзикки, жившему более чем сто лет спустя, и у них отсутствует какое бы то ни было историческое основание.
Споры
Историк Тахага Цугуо составил список ученых, в промежутке между 1702 и 1839 годами выдвигающих аргументы «за» и «против» правомерности мести 47-ми самураев. Из указанных 22-х большинство, а именно пятнадцать превозносили самураев из Ако. Тем не менее, когда узнаешь, что критические статьи Огю Сорай и Дадзай Сюндай в свое время изымались из собраний их сочинений, неизбежно задумываешься, сколько еще критических работ не дошло до наших дней.
Серьезным критиком самураев из Ако был их современник, конфуцианский ученый Сато Наоката, ученик школы Кимон, организованной Ямадзаки Андзай. Потрясенный некоторыми конфуцианскими санкциями, последовавшими за событиями, он выразил свое неприятие в эссе от 1705 года под названием Ёндзюрокунин-но хикки («Заметки о сорока шести»). Когда после его смерти его ученик Инаба Мокудзай опубликовал работы учителя в сборнике Ундзороку («Засиси из драгоценного клада»), это эссе в него не вошло. Тем не менее, Наотака выразил схожее мнение в диспуте, который провел с двумя другими выдающимися представителями школы Миякэ Сёсай (1662-1741) и Асами Кэйсай (1652-1711). Здесь критике Наоката сподвижников из Ако противопоставлены высокие похвалы самураям со стороны его оппонентов, и возможно по этой причине стало возможно опубликовать содержание диспута.
Для Сато Наоката нападение Асано на Кира представлялось серьезным нарушением закона, за что тот понес от бакуфу должное наказание. Мстить было не за что, поскольку на смерть Асано послало бакуфу, а не какой-либо частный оппонент. Опять-таки, ночная атака 47-ми самураев на дом Кира явилась криминальным актом бандитской жестокости и нарушением приказов бакуфу. Поскольку они сознательно нарушили закон, считал Сато Наоката, для самураев было абсурдным оповещать власти о свершении своего преступления в послании, где говорилось, что они ждут приказаний. Это привело ученого к подозрению, что движущей силой было не чувство необходимости отомстить за своего погибшего господина, но надежда на то, что похвала и восхищение их актом лояльности гарантируют им прощение и вторичный наем где-либо еще. Если они не ожидали, что останутся в живых, то отчего тогда не разрезали себе животы непосредственно после свершения своей мести? Историки не могли ответить на этот вопрос, и обычно предполагается, что у этого действия было более глубокое, трудноопределимое значение.
Мнение Наотака не было популярным. Хотя мало кто ставил под сомнение тот момент, что предотвращение неоправданных актов жестокости силами закона было сущностно необходимым в одном из крупнейших и густонаселенных городов того времени, Наотака критиковали как законника с узкими взглядами, поддерживавшего власти путем провозглашения подобных принципов. Даже сегодня, по свидетельствам современников, его призыв рассматривать случившееся на основании «объективных данных», а не абстрактно предполагаемых моральных принципов, критикуется как «прагматическая и аморальная рациональность», «химерическая и оторванная от повседневной жизни». В значительной степени подобно суждениям о пятом сёгуне, не только литературный мир, но и сообщество историков разделило актеров этой человеческой драмы на злодеев и святых. Любые сведения, противоречащие этому разделению, считаются ненадежными и не принимаются во внимание, либо же, если сделать это невозможно, действия оправдываются высшими, зачастую трудноопределимыми моральными принципами.
Так, описания в Докай косюку распущенного поведения Асано и критика его сподвижников за неспособность исправить его поведение, отбрасываются, как подложные. Тем не менее, численные описания владений даймё в этом документе бакуфу, сопровождающие отчеты о характере и управлении этого даймё, считаются достоверными и широко используются историками. Важным моментом является то, что Докай косюку была написана до случившегося, безо всякого намерения как-то выделить Асано. По контрасту, хорошо задокументированным 40 годам службы Кира на ответственном государственном посту в дискуссии не придавалось никакого значения. Для чиновником бакуфу, которым пришлось решать – было ли это односторонним неспровоцированным нападением, как утверждал Кира, или «ссорой», при которой традиционно наказывались обе стороны, подобная информация должна была иметь вес, а потому не должна была отвергаться историками.
Суждения таких современников как Сато Наотака должны были учитывать то, что первоначальным приоритетом для Оиси Кураноскэ было не нападение, но восстановление дома Асано путем установления в качестве наследника Дайгаку-но Ками Нагахиро, младшего брата Наганори. С этой целью Оиси неоднократно посылал петиции различным членам правительства, воспользовавшись даже услугами главного настоятеля храма надела, который связывался с монахом Рюко, близким к сёгуну.
Младший брат, Асано Нагахиро был помещен под домашний арест в Эдо после наказания его родственника. Более, чем год спустя, 18.7 Гэнроку 15 (1702) приказ был, наконец, отменен, но вместо этого Нагахиро был направлен в ссылку в Хиросима вместе с Мацудайра Цунанага, главой основной ветви семейства Асано. Это указывает, что правительство не имело намерений разрешать ему наследовать руководства удела старшего брата. Через десять дней после оглашения этого приказа, 28.7 Гэнроку 15 Оиси собрал 19 самураев, находившихся в районе Кансай для участия в известном киотосском празднике в Маруяма, и озвучил свое решение осуществить месть. Удачное возрождение дома под руководством Асано Нагахиро предоставило бы сподвижникам место службы, предотвратив месть в отношении Кира. Говорят, что Оиси учел это противоречие, объявив восстановление дома альтернативной формой сохранения чести своих соратников.
С учетом того, что между смертью Асано Наганори и убийством Кира прошло полтора года, такой современный наблюдатель как Сато Наоката мог бы усомниться в том, что для сподвижников месть представлялась самой главной целью. Он мог бы заметить, что, после прекращения их службы в связи с конфискацией надела, самураи из Ако стали известны своим разгульным образом жизни, в особенности их предводитель Оиси Кураноскэ, оставивший жену и детей и перешедший жить к молодой любовнице. Позже это поведение объяснялось как доблестное поведение с целью устранить подозрения у будущей жертвы, необходимое для того, чтобы Кира поверил, что самураи из Ако оставили всякую мысль о мести, и ослабил свою охрану. Много рассказывалось о тшательных приготовлениях к нападению под покровом ночи, после того, как окружение Кира устало развлекать гостей, а падавший снег заглушил звуки шагов приближавшегося отряда. Однако, без сомнения, были и такие современники, которые, подобно Сато Наотака и Дадзай Сюндай, считали подобные уловки недостойными самураев.
Что ни говори, а Кира, с учетом его дохода и размеров дома, был человеком невысокого статуса хатамото. Тот факт, что 16 его приверженцев были убиты при нападении, тогда как всего четверо их атаковавших получили ранения, причем достаточно легкие, чтобы после позволить им прошагать около десяти километров до храма Сэнгакудзи, указывает на неравное сражение. Больших потерь невинных жизней среди защитников и слуг дома можно было бы избежать при нападении на Кира среди ясного дня на открытой дороге силами всего нескольких человек в традиционной самурайской манере. Впрочем, при этом нападающие были бы немедленно после зарублены, а шансов на прощение не было бы вообще.
Подобный способ исключался еще и потому, что, как оказалось, владение мечами у сподвижников было далеко от идеально самурайского. В обвинении против них со стороны бакуфу упоминается использование «защитного оружия» (тоби догу), - термин, включающий широкий ряд значений, от стрел и пращей до огнестрельного оружия. Предполагалось также, что иероглиф, использованный в источниках для записания слова тоби, неверный, а вместо него следовало употреблять означающий воздушного змея в форме птицы, в случае чего тоби догу станет означать приспособления, использовавшиеся пожарными командами, включая лестницы, которые мы видим на многочисленных иллюстрациях. Однако, это может также относиться к пикам (нагината), с которыми обычно изображаются самураи. Для воинов того времени они были необычным оружием, используясь в эпоху Эдо в основном женщинами для самозащиты. В музее замка Ако пики нападавших выставлены с объяснениями, что это оружие преданные самураи выбрали, поскольку не могли эффективно пользоваться двумя традиционными мечами японских воинов. Прошло около 60 лет, и Миямото Мусаси в своей книге «Пять колец» заявил, что самурай должен тренироваться, чтобы быть способным пользоваться тяжелым мечем каждой рукой. Пика и алебарда, утверждал он, являлись оружием, используемым в открытом сражении и не предназначенным для ограниченного пространства. Сомнительно, чтобы действия сподвижников из Ако соответствовали этим требованиям.
Наконец, следует учесть то, что конфуцианец Наотака около 20 лет жил при правительстве пятого сёгуна, делавшего публичное ударение на преданности и сыновней почтительности. Подобно своим современникам, он хорошо осознавал, что временами сёгун мог отменить решение своих чиновников, выразив особую похвалу и награждая людей, которые, по его мнению, особо соответствовали указанным идеалам. В этой связи вполне можно предположить, что самураи из Ако не совершили самоубийства, но сдались властям именно в надежде на такую похвалу от сёгуна.
Учтя все вышеизложенное, для сегодняшних ученых нерезонно отбрасывать мнение такого проницательного и образованного наблюдателя как Наотака, навешивая на него ярлык «химеричности и оторванности от повседневной жизни» всего лишь потому, что им руководили соображения того времени, а не героические мотивы, приписанные позже участникам событий.
Оценки
Если, как предполагает Сато Наотака, 47 сподвижников, сдаваясь властям, надеялись на то, что сёгун оценит их преданность, то эти ожидания не были совершенно беспочвенными. Если приказ о наказании Асано Наганори был издан в течение нескольких часов после случившегося, то в случае с его сподвижниками решение последовало совсем не так быстро. Нападение произошло в ранние часы 15.12 Гэнроку 15, а празднования Нового года и их подготовка еще более растянули процесс консультаций, которые сёгун явно счел необходимыми для вынесения решения по делу.
По одному источнику, мнения старших советников разделились на тех, кто считал необходимым осудить сподвижников из Ако, и тех, кто хвалил проявление их лояльности. В результате было созвано чрезвычайное заседание верховного суда, чтобы дать оценку случившемуся. Мнения, выраженные в конце этой встречи, были представлены 14-ю представителями буддийских храмов и синтоистских святилищ, городского управления Эдо, руководителем финансового ведомства и главным инспектором. Несколько необычное отсутствие старших чинов, таких как главный представитель сёгуна Янагисава Ёсиясу и старших советников может быть объяснено тем, что они уже разошлись во мнениях по поводу происшедшего, и теперь требовалось получить мнения других чиновников.
Собрание верховного суда, тем не менее, либо не смогло прийти к единому мнению, либо просто не хотело окончательно определяться по столь деликатному поводу. Все 14 были едины в осуждении приемного сына Кира и его слуг за то, что те не приложили достаточно усилий для спасения своего господина. Однако, когда доходило до решающего момента в вынесении суждения относительно действий самураев из Ако, они одновременно осуждали неожиданное нападение на дом Кира и восхваляли их преданное поведение. Наконец, было решено отложить принятие решения, на что бакуфу с готовностью согласилось, прежде всего потому, что вот-вот должны были начаться новогодние празднества и ритуалы.
Было также испрошено мнение главы конфуцианской школы Хаяси Нобуацу. Для него конфуцианские ценности представлялись идеальным способом правления, а практические требования централизированного администрирования не имели никакого веса. До тех пор, заявил он, покуда преобладала преданность, подобная продемонстрированной 47-ю самураями, правительству было нечего опасаться. Нобуацу предложил, что, если самураев невозможно освободить немедленно, как нарушивших законы бакуфу, то следует держать их под домашним арестом, покуда не возникнет повод для их прощения.
Когда Нобуацу говорил о преданности, он имел в виду лояльность по отношению к личному господину самурая, а не к правителю страны, поскольку самураи из Ако пошли наперекор законам бакуфу ради исполнения долга в отношении своего повелителя. Взгляды школы подтверждали приоритеты феодального общества, в котором главную ответственность самурай нес перед своим непосредственным господином. Такие взгляды правитель, уподоблявший себя солнцу, освещающему каждый уголок в стране, не мог разделить. В некоторых работах заявляется, что Цунаёси весьма симпатизировал 46-ти самураям и искал способа оправдать их, не показав одновременно, что бакуфу смирилось с их непослушанием в связи с первоначальным постановлением не наказывать Кира. Говорили, что в тайной надежде на получение прощения для них, он обратился к императорскому настоятелю Кобэн Синно за решением. Последний, однако, промолчал.
Если бы Цунаёси действительно хотел простить 47 самураев, он мог бы последовать совету Хаяси Нобуацу. Соответствующее решение было бы оправдано прецедентом времен правления четвертого сёгуна. Тогда после ссоры двух самураев одному из них было приказано разрезать себе живот, после чего сын погибшего отомстил за отца, напав темной ночью на дом своего противника. Старший советник Ии Наодзуми, чьей обязанностью было огласить вердикт, решился на компромисс в пользу преданного сына. Тот был послан в ссылку в качестве наказания за нападение, однако этот приговор стал лишь формальной декларацией приверженности законам бакуфу, что стало ясно, когда шесть лет спустя преданный сын был прощен и получил место в семье старшего советника.
Соответственно, Цунаёси имел возможность легко отпустить 47 самураев и в дальнейшем простить их, однако предпочел этого не делать. Выбранное им решение было, как и в случае с Ии Наодзуми, также компромиссным, однако, в отличие от вердикта Наодзуми, оно четко отражало серьезность, с которой сёгунат рассматривал нарушение самураями законов страны. Приверженцы Асано должны были умереть. Дабы воздать справедливость их выражению преданности, им было разрешено разрезать себе животы. Все сорок шесть были самураями, а для самурая получать подобное наказание за такой проступок было обычным делом. Если бы было решено, что все 46 должны были умереть как обычные преступники, это подразумевало бы, что они даже недостойны самурайского статуса. Такое было маловероятно в свете большого ударения, делавшегося сёгуном на преданности; их поведению следовало отдать должное. В вердикте, тем не менее, мало говорилось о демонстрации сподвижниками лояльности в отношении своего господина, но требования центрального правительства ясно ставились выше традиционных самурайских добродетелей.
Роль Огю Сорай
Относительно того, как было принято решение, описания разнятся. В документе под названием Янагисава кэ хидзо дзикки («Драгоценные, истинные записи семейства Янагисава»), написанном в доме главного советника Янагисава Ёсиясу, описывается, как последний втайне консультировался с двумя конфуцианскими учеными – Симура Сандзаэмон и Огю Сорай относительно возможных последствий инцидента. Первый смог только подтвержить, что подобному событию невозможно найти прецедента в классических книгах, однако Сорай с готовностью высказался по предмету. Он раскритиковал верховный суд за излишнее внимание к деталям дела, забыв о проблеме в целом, после чего интерпретировал случившееся в контексте политики сёгуна:
Поскольку в настоящее время вышестоящие рассматривают преданность и сыновнее почтение в качестве первых добродетелей правительства, отсутствием сострадания было бы судить этот случай, в котором заговорщики действовали в соответствии с этими добродетелями, как проявление разбоя. Если происшествия, в которых люди имеют в сердце преданность и сыновнюю почтительность и действуют в соответствии с ними, рассматривать как разбой, как тогда судить о происшествиях, совершенных с нелояльными и непочтительными намерениями? Потому, оставляя в стороне китайские моменты, если решение предполагает, чтобы было совершено сэппуку на основании прецедентов нашего нынешнего правления, это будет также соответствовать желаниям заговорщиков и, безусловно, покажет миру должный пример.
Очевидно, Янагисава Ёсиясу был крайне удовлетворен таким мнением. На следующее утро он появился ранее обычного перед сёгуном, чтобы проинформировать его о мудром суждении, выраженном ученым мужем, и сёгун с радостью его принял.
Дополнительные сведения о том, что решение по самураям из Ако было принято на основе мнения Огю Сорай, мы находим в документе, находящемся в распоряжении семейства Хосокава. Это более детальное изложение причин его вердикта, и здесь аргументация уже предвосхищает мысли Сорай в его более зрелых работах.
Приверженность долгу (ги) есть средство самоочищения, тогда как законы правят миром. Ритуалы движут сердцем; приверженность долгу (ги) управляет делами. Тот факт, что 46 теперь отомстили за своего господина, показывает, что они знали, что есть постыдное для самурая. Они решили очистить себя, и это есть приверженность долгу (ги), однако, поскольку она относится лишь к этим людям, в конечном счете все было сделано по личным соображениям. Причина их действия состояла в том, что, после наказания Наганори за недолжное поведение во дворце, они сочли повелителя Кира своим врагом и без разрешения правительства произвели возмущение. Таковое закон не может допустить. Если теперь 46 будут сочтены виновными и если их накажут путем сэппуку в соответствии с самурайским ритуалом, тогда желание Уэсуги не будет проигнорировано, их преданности будет отдано должное, и все будет полностью в соответствии с соображениями правительства. Если личным моментам придавать больше веса, чем государственным, то в будущем общественный закон потеряет силу.
В документе мастерски выстроена аргументация в пользу права центрального правительства односторонне отправлять закон по всей стране и, одновременно, дипломатически проявлено уважение к традиционным феодальным ценностям личной преданности. Оставлен открытым вопрос – были ли правы сподвижники Асано Наганори, рассматривая Кира в качестве врага своего господина, однако в целом перевес явно в пользу Кира, поскольку его упоминают с титулом, который отсутствует при обращении к Асано. Наконец, подчеркивается, что наказание путем сэппуку позволит сподвижникам завершить свое деяние преданности в истинно самурайской манере. Учитывая то, что, не совершив сэппуку немедленно после осуществления своей мести, 46 самураев продемонстрировали свое желание остаться в живых, а не ответить за последствия своего отправления преданности, здесь в позиции автора можно даже заметить некоторый сарказм.
Хотя этот отрывок хорошо демонстрирует вербальную сообразительность ученого с талантами Огю Сорай, есть, тем не менее, несколько аспектов, заставляющих историков ставить под сомнение его действительное авторство этого знаменитого решения. Во-первых, ни одного упоминания об участии ученого не содержится ни в одной из собственных работ Сорай. Когда, например, Сорай принимал поздравления от Янагисава Ёсиясу за верное решение дела крестьянина, бросившего свою престарелую мать, этот инцидент был детально описан в бумагах философа. Можно, таким образом, предположить, что, если бы Сорай получил поощрение сёгуна за то, что нашел решение там, где отступились его старшие министры, то это безусловно нашло бы упоминание в его позднейших работах.
Во-вторых, в преамбуле вышеупомянутого комментария из Янагисава кэ хидзо хикки говорится, что верховный суд приговорил самураев из Ако к смерти как обычных преступников. Хотя такой момент и высказывался в ходе рассмотрения, это не было окончательным вердиктом, и здесь, похоже, авторы Янагисава кэ хидзо хикки ошибаются. Еще более весом тот факт, что этот отрывок не появляется в Гэнко дзицуроку, документе, на котором основан весь остальной текст Янагисава кэ хидзо хикки.
Еще одна трудность касается определения авторства документа. Тазара Цугуо задает вопрос: как рассуждения Сорай, предназначавшиеся для бакуфу, могли попасть в распоряжение семейства Хосокава? Поскольку документ не датирован, он предполагает, что его легко могли записать как часть дискуссии, продолжавшейся десятилетиями и даже столетиями, которой особо интересовался Дадзай Сюндай, ученик Сорай. После обнародования правительственного вердикта, Хаяси Нобуацу подобным же образом философствовал касательно причин, стоявших за этим решением, и, поскольку оно отличалось от его собственных суждений, не исключено, что запись явилась оправданием приговора бакуфу.
Поскольку на основании имеющихся источников проблемы не разрешить, подтверждением могут стать некоторые исторические размышления. В Янагисава кэ хидзо хикки говорится, что Ёсиясу провел секретные консультации касательно инцидента со своими конфуцианскими учеными. Это более чем вероятно, поскольку в качестве самого главного министра сёгуна у него вряд ли было время штудировать классиков в поисках зафиксированного прецедента. Однако, какой бы совет ни дал Сорай Ёсиясу во время этой конфиденциальной встречи, финальный вердикт не содержал никаких новых или оригинальных мыслей и представлял собой не более, чем точное выражение официальной политики бакуфу. Естественно, Ёсиясу стремился найти решение в ее рамках. Если Сорай действительно лично сформулировал решение, то он сделал не больше того, чем занимаются сегодняшние бюрократы, а именно: техническую работу по аккуратному применению правительственной политики к проблеме, решение которой поручено им вышестоящими.
Таким образом, процесс можно реконструировать достаточно просто. Ёсиясу велел своим личным помощникам исследовать техническую сторону вопроса, и те пришли с решением, которое он, в качестве главы правительства Цунаёси, счел верно отражающим политические цели сёгуна. Это был компромисс, который Цунаёси мог принять. Причина отказа от предыдущего совета была всего лишь в том, что он не отражал правительственной политики. Сорай мог сформулировать вердикт, однако, по моему мнению, было бы неверным заявлять, что он оказал на него влияние, как это предполагалось. Сёгун, таким образом, не видел никакой нужды хвалить Сорай – раз он не внес никакого заметного вклада, да и сам ученый не считал свою роль в этом деле чем-то особенным.
Проведя обсуждение инцидента с Ёсиясу, Сорай позже был вполне в состоянии составить детальное объяснение аргументации для дома Хосокава. Здание этого семейства располагалось неподалеку от храма Сэнгакудзи (фото), где собрались самураи из Ако после всего случившегося, и семейству было приказано содержать у себя под арестом 17 из них, включая их предводителя Оиси Кураноскэ. Именно на территории особняка Хосокава этим людям приказали разрезать себе животы после того, как за время двухмесячного ожидания у них завязались дружеские отношения со стерегшими их членами семейства. Неудивительно, поэтому, что дом Хосокава пожелал получить детальное разъяснение составления приговора и что Сорай был назначен Ёсиясу для написания этого документа.
Далее, следует не забывать, что популярность самураев из Ако росла, и что ученики Сорай, которые редактировали и публиковали его труд, вполне могли счесть правильным не отождествлять своего учителя со все более непопулярным вердиктом.
Скрытые чувства
Менее чем за год до того, как Асано Наганори обнажил свой меч в замке Эдо, дав начало событиям, вспоминаемым и сегодня, самурай Ямамото Цунэтомо побрил голову, чтобы вести жизнь отшельника. Хотя он и принял буддийский обет, утверждающий священную ценность жизни, но на протяжении последовавших 16-ти лет проповедовал философию быстрого лишения жизни без долгих рассуждений о том, что правильно, а что нет, как это описано в уже упоминавшейся книге Хагакурэ. В работе хвалятся самураи из Ако за свершение мести, однако с сожалением подмечается отсутствие в этой мести спонтанности. Подобно своим современникам, автор порицает самураев за долгое промедление перед нападением на Кира и нежелание немедленно за этим совершить самоубийство.
У Хагакурэ и у самураев из Ако есть общий взгляд на то, что для удовлетворения своих чувств личной гордости и чести самурай способен игнорировать законы страны, пользоваться обманом и ни во что не ставить жизни невинных людей. В Хагакурэ человек, ввязывающийся в уличную ссору, в которой уже убит его друг, не думая о том, что за нарушение закона его может ожидать смертный приговор, становится высшим сверх-человеком, морально возвышающимся над чиновниками, чей долг – отправлять закон. То же отношение проявлено к самураю, который, когда его жена жалуется на отсутствие в доме риса, угрожая мечом принуждает крестьян принести к нему рис, который они собирались сдавать в виде подати, прекрасно осознавая, что наказанием ему за это будет смерть.
Аспект отличия, а именно – отсутствие спонтанности (по Хагакурэ – нанести удар и погибнуть), указывает на происходившие в то время глубинные изменения представлений. Хотя эта критика мотивируется совершенно отличной философской позицией, Хагакурэ полностью соответствует позиции конфуцианца Сато Наоката, когда упрекает самураев из Ако за то, что «они были очень умными и находчивыми, когда надо было выработать стратегию ради получения похвал».
Самураи из Ако попались в историческую ловушку быстро менявшихся ценностей. Традиционное представление о насилии, которым подтверждалась самурайская честь, все еще положительно воспринималось частью общества. Однако правительство уже провозгласило прямо этому противоположное, а именно – политику ненасилия. Оно требовало преданности и сыновней почтительности, рассматривая их в терминах конфуцианства, подразумевавших терпение и жертвование личными стремлениями ради выгод господина или родителей. Самураи же из Ако интерпретировали эти термины, имеющие параллели в Хагакурэ, как превосходство личных устремлений самурая. Как гласил вердикт, приписываемый Огю Сорай, самурай заботился прежде всего очищением своего звания самурая. Генри Смит также указывает, что вопрос о чистоте «имени» и сохранении «лица» был важным аспектом для самураев из Ако.
Действия самураев отражают это смущение ценностной системы той эпохи. Когда бакуфу не выказало уважения к их решимости не передавать заком Ако до тех пор, пока не накажут Кира, они решили пойти другим путем, пытаясь бюрократическими методами устроить передачу владения младшему брату. Если бы самураи совершенно не верили в такую возможность, зачем тогда они тратили время на петиции, имея возможность начать подготовку мести? Когда и эти попытки оказались безрезультатными, они, похоже, обратились к своим традиционным самурайским ценностям, состоявшим в пожертвовании собственными жизнями ради отмщения своего господина. Однако они не готовы пройти весь путь в стиле Хагакурэ. Окончательное их решение неоднозначно. Есть стремление получить одобрение за демонстрацию традиционной самурайской концепции преданности путем лишения жизни оппонента их господина. Однако традиционный самурайский порыв заменяется долгими и тщательными приготовлениями к совершению действия без потери жизней, дабы стало возможным сдаться и в последний раз апеллировать к властям.
Складывается картина поведения отчаявшихся людей, пытающихся выжить в водовороте перемен. Резкой дискредитацией традиционных ценностей пятый сёгун попытался провести базисные изменения. Это, вероятно, вызвало ощущение беспомощности и смущения в сознании многих самураев, когда они пытались прокладывать путь в изменяющейся среде, где происходила фундаментальная ревизия традиционной системы ценностей. Самураи из Ако стали символами этих страданий, как люди из ностальгического прошлого, как выступившие против жестокого правительства своего времени, намеренно уничтожавшего все ценимое ими. Их конечная гибель по приказу непопулярного сёгуна привела к быстрому обожествлению. В завершении этого процесса создания образов-больших-чем-жизнь, необходимо было устранить все их человеческие недостатки. Каждая часть их действий теперь стала некритически восприниматься в качестве слущажей главному общественному благу, а те, кто заявлял о необходимости рассмотрения фактов, в свою очередь обвинялись в том, что вводят в заблуждение.
Нескончаемая популярность самураев из Ако
Предполагалось, что «полезность» Хагакурэ «для довоенного японского милитаризма» состяла в ее «комбинировании культа смерти с идеалами верности и эффективной преданностью общественному добру». Тем не менее, возникает вопрос – что это за «общество», которому так преданно и эффективно были привержены самураи? Это, безусловно, не те крестьяне, чей рис самурай конфискует под угрозой меча, и не невинные люди, убитые потому, что оказались стоящими на пути самурая, защищавшего свою честь. Требуется большой эмоциональный скачок воображения, чтобы забыть приносившийся ими вред тем, кого мы обычно называем «обществом», и сделать термин применимым к тем индивидам, которые в поисках смерти в стиле Хагакурэ находят «более глубокое значение своей повседневной активности». Лишь тогда, когда этот скачок совершен и одобрен влиятельными людьми, более широкая публика может идентифицировать себя с теми, кто в обыденной жизни не моргнув глазом попрал бы их права. Лишь после такого переодевания действительности можно использовать указанную работу в политических целях.
В той же манере определенная доля умственной акробатики необходима для того, чтобы и сегодня праздновать годовщины свершений самураев из Ако. Совершенно отстранившись от вопроса, следовало ли им жертвовать благосостоянием своих престарелых родителей, жен и маленьких детей для защиты личной чести, следует спросить, соответствовали ли самурайским идеалам все те различные уловки, примененные для подготовки нападения на дом Кира. Лишь закрыв глаза на страдания невинных людей публика может наслаждаться деяниями самураев, хотя последние почти наверняка проигнорировали бы все общественные права, потребуй того их личная честь.
Япония не является в этом отношении исключением. Бихевиорист Конрад Лоренц указывает, что в литературе, превозносящей морально превосходное поведение, восхваляется, по сути, поведение, мотивированное импульсом, а не разумом, в особенности импульсом защиты своего близкого в широком смысле, группы, с которой себя идентифицирует индивид. Он считает, что даже наиболее рациональное поведение людей до некоторой степени управляется побуждениями приматов, такими какие были у примитивных людей при желании защитить партнера, источник в высшей степени приятных эмоций. В качестве примеров подобных эмоций он описывает «религиозный» холодок в спине при пении национального гимна большой толпой или эмоционально заряженный призыв к действию группы против общего врага. Безумствующие зрители командных спортивных игр могут быть дополнительным примером, иллюстрирующим сказанное.
Однако последовательная социализация тредует значительной степени подавления подобных примитивных инстинктов и эмоций удовольствия путем подчинения законам, созданным высшими и значительно отдаленными авторитетами. В качестве символа этих утерянных удовольствий многие культуры бережно хранят память о некоторых «преступниках», будь то Робин Гуд в Англии или молодой и красивый сорвиголова на американском Диком Западе. Хотя общество не смогло бы функционировать, если бы все его члены вели себя так, как они, криминальное поведение этих «преступников» обычно оправдывается «злом» их противников, обычно изображаемых как отправляющие верховный закон и порядок.
В Японии семнадцатого века политика пятого сёгуна привела к значительному и беспрецедентному сокращению традиционной самурайской привилегии быть хозяином жизни и смерти. Эмиционально заряженная и приятная связь с господином – достаточно часто имевшая и эротический оттенок – усиливавшая страсть, с которой самурай выступал арбитром в вопросе, кому жить, а кому умирать, должна была быть заменена подчиненностью закону центрального правительства. Удовольствия от мести, удовлетворение от видения, как все исправляется, даже ценой собственной смерти, которые довлели над читателями Хагакурэ, должны были теперь исчезнуть, заменяемые неличностным вердиктом группы анонимных чиновников.
Прерванное выражение эмоций, вылившееся в физическое насилие, является истинным антитезисом «Законов о сострадании» Цунаёси. Возвеличивание жестокости, обмана и убийства, проявленных как в Хагакурэ, так и в инциденте Ако как манифестация бусидо – священного Пути Воина – исходно являлись протестом против политики пятого сёгуна. Однако непрекращающаяся до наших дней популярность этих историй похоже основывается на примитивных эмоциях человеческих существ с их страстной привязанностью к партнеру и со стремлением к богоподобной способности решать вопросы жизни и смерти.
Не является совпадением, что в процессе придумывания подробностей инцидента Ако процесс разрабатывания группой своих замыслов пространно освещается, несмотря на то, что различные уловки вряд ли можно назвать соответствующими благородному поведению самураев. Более того, Генри Смит указал, что написанный рукой Оиси Кураноскэ документ, в котором расписаны уровни решимости самураев, которыми он предводительствовал в вендетте, пробуждает сомнение в том, что в группе, действительно, существовало единство настроений, описываемое историками. Тем не менее, несмотря на то, что этот документ содержится в большинстве сборников материалов по инциденту Ако, ни один ученый не рискнул открыто указать на очевидные выводы. Вместо этого, ценность документа не считается высокой, а один ученый даже предупредил, что должным образом его пожет понять только «истинный» исследователь действий преданных сподвижников. Единство группы также ставится под сомнение тем аргументом Смита, что учеными намеренно не замечается метериал, документировавший исключение 47-го члена группы самураев из Ако по причине его низкого статуса. Подобная дискриминация выглядит несовместимой с идеалом правильного самурая (риси) и потому игнорируется. В соответствии с аргументацией Лоренца, идеалы группы не должны бесчеститься, когда дело идет о глубинных человеческих эмоциях.
Понимая силу и воздействие таких эмоций, все правительства пытались использовать их в политических целях. В случае с Хагакурэ и с инцидентом Ако, для японской администрации военных времен было довольно просто обратить императора в персонального повелителя, которому должна была оказываться полная преданность, а сильно ненавидимых холодных центральных правителей – в остальной мир, пытающийся ограничить эту идеальную эмоциональную решимость. Хотя поражение и оккупация Японии и разбило цепи наваждения, внедрявшегося правительственным апеллированием к этим примитивным эмоциям, их воздействие никогда до конца не исчезало, как свидетельствует популярность – как в Японии, так и за рубежом – произведений Мисима Юкио, построенных на этой теме. Напротив, подобные сентименты постоянно облекаются в новые одежды, по мере того, как единство группы подтверждается в глобальных терминах культурных различий. Утверждается, что, как самурай должен был убивать для спасения своей чести, так же неизбежно и «столкновение цивилизаций», поскольку «для ищущих само-идентичности народов … враги необходимы».
Хотя большинство представителей экономически развитого мира гордится демократическими свободами, жизнь индивида стала более, чем когда-либо, ограничена имперсональными законами центральных властей. Это гарантирует, что будущее стремление к военным действиям будет оправдываться как «обоснованное», а работы типа Хагакурэ и визуально роскошные произведения олитературенного инцидента Ако будут продолжать иметь своих поклонников по мере того, как аудитория продолжит удовлетворять свои потребности (фото) суррогатным опытом потерянного рая.
То, насколько прославление самураев из Ако и в особенности их лидера Оиси Кураноскэ основано на чувствах, а не на резонности и исторических фактах, также становится ясным при изучении финансовой стороны вопроса. Для покрытия годового дефицита удел Ако выпустил бумажные деньги, которые, как выяснилось при его передаче, покрывались лишь на 60% имевшейся наличностью. Те, кто поверил (или был принужден поверить) администрации надела и принимал эти бумажные деньги, потерял 40% своих средств, однако об этом редко упоминается в исторических исследованиях. В то же время, выпуск бакуфу монет, номинальная стоимость которых была выше содержания в них драгоценных металлов, стал главным источником критики историков.
[1] “The Dog Shogun: the Personality and Policies of Tokugawa Tsunayoshi”. Beatrice M.Bodart-Bailey. University Of Hawai’i Press. Honolulu. 2006. P. 161-182. Перевод А.Г.Фесюна.
[2] Гэнроку тюсингура-но кай, СС.228-238. Учитывая, что в фонетической азбуке кана 47 знаков, это число воспринимается в значении законченности и полноты, а «переписанная/скопированная» относится к примерному поступку самурая. Bell, p. 30. Пьеса переведена на английский язык с комментариями в кн.: Donald Keene, trans., Chushingura, and James R. Brandon, ed., Chushingura.
[3] Авторы популярных юмористических книг, такие как Сикитэй Самба (1776-1822) также насмехались над сюжетами Тюсингура. Totman, Early Modern Japan, p. 421.
[4] См., например: Накадзима Ясуо, Оиси Кураноскэ сайго-но мисси. О новых материалах, обнаруженных в 1930-х годах, см.: Smith, “The Trouble With Terasaka”, p. 36.
[5] Миядзава, Киндай нихон то тюсингура-но гэнсо.
[6] В дополнение к вышеуказанным это: Henry Smith, “The Capacity of Chushingura”, Bito, “The Ako Incident”, McMullen, “Confucian Perspectives” in: Monumenta Nipponica, Vol.53, Nos. 1, 2, 3.
[7] Здесь и далее героев будут называть для краткости Асано, Ооиси и Кира (вместо общепринятого Наганори, Кураноскэ и Ёсинака).

Kabuki
Sections of the following are reproduced by permission from the book A Guide to the Japanese Stage by Ronald Cavaye, Paul Griffith and Akihiko Senda, published by Kodansha International, Japan:
Kanadehon Chūshingura (“The Treasury of Loyal Retainers”) is based on a true incident which took place between 1701 and 1703. To avoid shogunate censorship, the authors set the play in the earlier Muromachi period (1333-1568) and the names of the characters were altered. The central story concerns the daimyō Enya Hangan, who is goaded into drawing his sword and striking a senior lord, Kô no Moronō. Drawing one’s sword in the shogun’s palace was a capital offense and so Hangan is ordered to commit seppuku, or ritual suicide by disembowelment. The ceremony is carried out with great formality and, with his dying breath, he makes clear to his chief retainer, Ōboshi Yuranosuke, that he wishes to be avenged upon Moronô. Forty-seven of Hangan’s now masterless samurai or rōnin bide their time. Yuranosuke in particular, appears to give himself over to a life of debauchery in Kyoto’s Gion pleasure quarters in order to put the enemy off their guard. In fact, they make stealthy but meticulous preparations and, in the depths of winter, storm Moronō’s Edo mansion and kill him. Aware, however, that this deed is itself an offense, the retainers then carry Moronō’s head to the grave of their lord at Sengaku-ji temple in Edo, where they all commit seppuku.
Act I, Tsurugaoka kabuto aratame (“The Helmet Selection at Hachiman Shrine”) This play has a unique opening, in which the curtain is pulled open slowly over several minutes, accompanied by forty-seven individual beats of the ki, one for each of the heroic rōnin. Gradually, the actors are revealed in front of the Hachiman Shrine in Kamakura slumped over like lifeless puppets. As the gidayū narrator speaks the name of each character he comes to life. Lord Moronō’s evil nature is immediately demonstrated by his black robes and the furious mie pose which he strikes when his name is announced. He is hostile to the younger, inexperienced lords. They have all gathered to find and present a special helmet at the shrine and it is Hangan’s wife, Kaoyo, who is the one to identify it. When the ceremony is over and he is eventually left alone with Kaoyo, Moronō propositions her but she rejects his amorous advances.
Act II (rarely performed)
Act III, scene 2, Matsu no rōka (“The Pine Corridor in the Shogun’s Palace”) This is the scene which seals Hangan’s fate. Offended by Kaoyo’s rebuff, Moronō hurls insults at Hangan, accusing him of incompetence and of being late for his duties. Hangan, he says, is like a little fish: he is adequate within the safe confines of a well (his own little domain), but put him in the great river (the shogun’s mansion in the capital) and he soon hits his nose against the pillar of a bridge and dies. Unable to bear the insults any longer, Hangan strikes Moronō but, to his eternal chagrin, is restrained from killing him by his retainer Kakogawa Honzō.
Act IV, scene 1, Enya yakata no ba (“Enya Hangan’s Seppuku”) Hangan is ordered to commit seppuku and his castle is confiscated. The emotional highlight of this scene is Hangan’s death. The preparations for the ceremony are elaborate and formal. He must kill himself on two upturned tatami mats which are covered with a white cloth and have small vases of anise placed at the four corners. The details of the seppuku were strictly prescribed: the initial cut is under the left rib-cage, the blade is then drawn to the right and, finally, a small upward cut is made before withdrawing the blade. Hangan delays as long as he can, however, for he is anxious to have one last word with his chief retainer, Yuranosuke. At the last moment, Yuranosuke rushes in to hear his lord’s dying wish to be avenged on Moronô. Hangan is left to despatch himself by cutting his own jugular vein.
Act IV, scene 2, Uramon (“The Rear Gate of the Mansion”) Night has fallen and Yuranosuke, left alone, bids a sad farewell to their mansion. He holds the bloody dagger with which his lord killed himself and licks it as an oath to carry out his lord’s dying wish. The curtain closes and a lone shamisen player enters to the side of the stage, accompanying Yuranosuke’s desolate exit along the hanamichi.
Interact, Michiyuki tabiji no hanamuko (Ochiudo) (“The Fugitives”) This michiyuki or “travel-dance” was added to the play in 1833 and is very often performed separately. The dance depicts the lovers Okaru and Kanpei journeying to the home of Okaru’s parents in the country after Hangan’s death. Kanpei was the retainer who accompanied Hangan to the shogun’s mansion and he is now guilt ridden at his failure to protect his lord. He would take his own life to atone for his sin, but Okaru persuades him to wait. The couple are waylaid by the comical Sagisaki Bannai and his foolish men. They are working for Lord Moronō but Kanpei easily defeats them and they continue on their way.
Act V, scene 1, Yamazaki kaidō teppō watashi no ba (“The Musket Shots on the Yamazaki Highway”) While only a peripheral part of the story, these two scenes are very popular because of their fine staging and dramatic action. Kanpei is now living with Okaru’s parents and is desperate to join the vendetta. On a dark, rainy night we see him out hunting wild boar. Meanwhile, Okaru has agreed that her father, Yoichibei, sell her into prostitution in Kyoto to raise money for the vendetta. On his way home from the Gion pleasure quarter with half the cash as a down payment, Yoichibei is, however, murdered and robbed by Sadakurô, the wicked son of Kudayū, one of Hangan’s retainers. Sadakurō is dressed in a stark black kimono and, though brief, this role is famous for its sinister and blood curdling appeal. Kanpei shoots at a wild boar but misses. Instead, the shot hits Sadakurō and, as he dies, the blood drips from Sadakurō’s mouth onto his exposed white thigh. Kanpei finds the body but cannot see who it is in the darkness. Hardly believing his luck, he discovers the money on the body, and decides to take it to give to the vendetta.
Act VI, Kanpei seppuku no ba (“Kanpei’s Seppuku”) Yoichibei’s murder is discovered and Kanpei, believing mistakenly that he is responsible, commits seppuku. The truth, however, is revealed before he draws his last breath and, in his own blood, Kanpei is permitted to add his name to the vendetta list.
Act VII , Gion Ichiriki no ba (“The Ichiriki Teahouse at Gion”) This act gives a taste of the bustling atmosphere of the Gion pleasure quarter in Kyoto. Yuranosuke is feigning a life of debauchery at the same teahouse to which Okaru has been indentured. Kudayū, the father of Sadakurō, arrives. He is now working for Moronō and his purpose is to discover whether Yuranosuke still plans revenge or not. He tests Yuranosuke’s resolve by offering him food on the anniversary of their lord’s death when he should be fasting. Yuranosuke is forced to accept. Yuranosuke’s sword – the revered symbol of a samurai – is also found to be covered in rust. It would appear that Yuranosuke has no thoughts of revenge. But still unsure, Kudayū hides under the veranda. Now believing himself alone, Yuranosuke begins to read a secret letter scroll about preparations for the vendetta. On a higher balcony Okaru comes out to cool herself in the evening breeze and, noticing Yuranosuke close by, she also reads the letter reflected in her mirror. As Yuranosuke unrolls the scroll, Kudayū, too, examines the end which trails below the veranda. Suddenly, one of Okaru’s hairpins drops to the floor and a shocked Yuranosuke quickly rolls up the scroll. Finding the end of the letter torn off, he realises that yet another person knows his secret and he must silence them both. Feigning merriment, he calls Okaru to come down and offers to buy out her contract. He goes off supposedly to fix the deal. Then Okaru’s brother Heiemon enters and, hearing what has just happened, realises that Yuranosuke actually intends to keep her quiet by killing her. He persuades Okaru to let him kill her instead so as to save their honour and she agrees. Overhearing everything, Yuranosuke is now convinced of the pair’s loyalty and stops them. He gives Okaru a sword and, guiding her hand, thrusts it through the floorboards to kill Kudayū.
Act VIII, Michiyuki tabiji no yomeiri (“The Bride’s Journey”) When Enya Hangan drew his sword against the evil Moronō within the shogun’s palace, it was Kakogawa Honzō who held him back, preventing him from killing the older lord. Honzō’s daughter, Konami, is betrothed to Yuranosuke’s son, Rikiya, but since that fateful event the marriage arrangements have been stalled, causing much embarrassment to the girl. Not prepared to leave things as they are, Honzō’s wife, Tonase, resolves to deliver Konami to Yuranosuke’s home in order to force the marriage. This act takes the form of a michiyuki dance in which Tonase leads her stepdaughter along the great Tōkaidō Highway, the main thoroughfare linking Edo in the east with Kyoto in the west. On the way, they pass a number of famous sites such as Mt. Fuji and, as a marriage procession passes by, Konami watches enviously, thinking that in better times she herself would have ridden in just such a grand palanquin. Tonase encourages her daughter, telling her of the happiness to come once she is wed.
Act IX, Yamashina kankyo no ba (“The Retreat at Yamashina”) Set in the depths of winter, Kakogawa Honzō’s wife Tonase, and daughter Konami, arrive at Yuranosuke’s home in Yamashina near Kyoto. Yuranosuke’s wife is adamant that after all that has happened there can be no possibility of marriage between Konami and Rikiya. In despair, Tonase and Konami decide to take their own lives. Just then, Honzō arrives disguised as a wandering priest. To atone for his part in restraining Hangan from killing Moronō, he deliberately pulls Rikiya’s spear into his own stomach and, dying, gives Yuranosuke and Rikiya a plan of Moronō’s mansion in Edo.
Act X (rarely performed)
Act XI, Koke uchiiri no ba (“The Attack on Moronô’s Mansion”) The final act takes place at Moronō’s mansion on a snowy night. The attack is presented in a series of tachimawari fight scenes before Moronō is finally captured and killed.

Всё, что упомянуто на этой странице, - это настоящий клад. Вся история 47ми - в некотором смысле провокационная, какой-то тест для любого человека: "Как бы ты поступил? Что бы сделал ты?" Независимо от места и времени. И я НЕВЕРОЯТНО БЛАГОДАРЕН за то, что благодаря этому форуму я увидел так много интерпретаций, версий и взглядов. В моём ощущении, время, которое я провёл с этим материалом (версиями, мнениями, интерпретациями, взглядами и т.д.), одно из САМЫХ БЛАГОДАРНЫХ времён в жизни, потому что речь идёт о Важном.
Почему о 47ми так долго спорят? Сотни лет спорят в Японии, и уже десятки лет спорят во всём мире? Я видел другие исторические споры, люди спорят о Ричарде Львиное Сердце, люди спорят о польской кавалерии 1939 года. Не то совсем. Расплывчато, непонятно, слишком много догадок. Слишком много людей, слишком много событий. А здесь - всё чётко, всё описано документами. И вроде бы есть вся документация, но она всё равно оставляет столько места для размышлений...
....и никто не расходится в исходных фактах. Сухая история. Субъект А рубанул субъекта Б там, где нельзя было рубать. Где сам факт обнажения меча уже был имперским (федеральным) преступлением. А дальше....начинаются вопросы.
Кто? зачем? каким он был? почему так? почему нельзя было иначе? если можно было иначе (а можно было), то почему он (они) так не поступил(и)? можно было иначе, но как бы поступил я? как бы поступили верные мне люди? как бы поступили неверные мне люди? как то, что делаю я, отразится на их жизни? кто мои друзья? кто мои враги? как то, что делаем мы, отразится на его памяти? что мы должны сделать, чтобы спать спокойно? что мы должны сделать, чтобы с нами считались? что я, лично я, должен сделать, чтобы быть в мире с собой и другими, дорогими мне людьми? сотни новых и неоднозначных вопросов, сотни.
Мне кажется, эта история интересна именно тем, что задаёт так много вопросов думающему человеку. Как бы ты, сегодня, сейчас, повёл себя? С учётом одного, другого, третьего. Честь - что это значит для тебя? Твоя личная честь - как это отражается на твоих друзьях, соратниках? что будет с их честью, если ты забыл о своей? что будет с их жизнью? что будет с памятью? что будет с миром, в конце концов, в котором будут жить твои потомки и потомки твоих друзей?
И каждый поворот Тюсингуры, каждый новый человек или эпизод даёт ответы, и ответы эти тоже неоднозначные. Например, Цутия, сосед Киры по усадьбе – эта личность занимает меня не меньше, чем 47, и он не единственный человек, вовлечённый в орбиту событий и должный сделать свой выбор, принять важные решения для себя и окружающих.
И ещё одно - есть преступление и наказание. Европа изо всех сил (насильственно, во многих случаях) попыталась, в несколько приёмов, во времена Возрождения, при Просветительстве, после Великой Революции, и даже ещё пару раз позже, ослабить или ликвидировать прямую, непосредственную месть. Месть слишком часто означала смерть невиновных людей, которые оказались в орбите. В любом случае она означала смерть налогоплательщиков, которые всегда были нужны государству. В результате сложилась система, при которой, чтобы отомстить за смерть родных или близких, подданный должен обратиться к государственной системе, которую он поддерживает налогами, но при этом очень часто ещё и доплатить сверху, и при этом без гарантии результата. Что мы сегодня видим на каждом шагу – преступление без наказания, или без должного наказания.
Этот конфликт интересов стал, например, огромной частью американского литературного и кинематографического наследия – герои, которые снова берут правосудие в свои руки, когда государственная система не в состоянии обеспечить справедливое наказание виновных.
И удивительно интересно, что именно те же вопросы и проблемы стали ядром могучей драмы, которая разыгралась на другом конце человечества за много лет до американского Запада и уж тем более нынешних героев-мстителей. Вы подумайте, в это самое время ещё только начинается война за испанское наследство, про Америку никто не вспоминает, шведы рвутся в Европу, Пётр рвётся к Балтике, никаких Великих Революций нет даже на горизонте; до открытия Антарктиды Беллинсгаузеном и Лазаревым ещё 20 лет, а до открытия Куком, что Австралия – тоже континент, ещё почти 80. Мир меняется для всех, и всем придётся с этим считаться, но всё ещё впереди. А в Японии несколько десятков человек уже пытаются ответить на вопрос, что будет достойно сохранить в этом уже изменившемся будущем. 47 из них пытаются ответить своей жизнью.
У них были свои судьи и безусловно, есть свои поклонники и последователи. Наверное, я не принадлежу ни к тем, ни к другим. Но их драма заставляет меня думать, заставляет меня отвечать на вопросы. Может быть, даже важнее – заставляет меня задавать эти вопросы самому себе.
За это я БЕЗМЕРНО благодарен.