Партія лѣвыхъ СР-овъ (интернаціоналистовъ) / Партия левых СР-ов (интернационалистов) - Боевыя предпріятія соціалистовъ-революціонеровъ въ освѣщеніи охранки / Боевые предприятия социалистов-революционеров в освещении охранки [1918, PDF, RUS]

23 января 1911 г.
По имеющимся сведениям, предполагающие прибыть в Россию для совершения террористических актов первостепенной важности боевики будут снабжены шведскими, датскими и голландскими паспортами, в виду чего надлежит обращать особо тщательное внимание на предъявителей таковых паспортов, принимая вместе с тем меры к установлению самоличности владельцев паспортов и учреждению за ними неотступного наблюдения.
Имеются, кроме того, точные указания, что выдающийся террорист Борис Савинков может проникнуть в Империю по паспорту, выданному шведскими властями на имя Августа Манберга, а потому в случае прибытия лица с указанным паспортом во вверенный Вашему надзору район, его надлежит обыскать, арестовать и о последующем телеграфировать Департаменту для получения дальнейших указаний.
Проживающий в настоящее время в гор. Вене и принадлежащий также к боевой группе партии социалистов-революционеров и известный под фамилией Луканова революционер, прописался в упомянутом городе по паспорту на имя шведского подданного Альберта Лестрема.
Принимая во внимание, что Луканов может с упомянутым паспортом прибыть в Россию, Департамент Полиции просит в случае обнаружения его во вверенном Вашему надзору районе его обыскать, арестовать, принять меры к установлению его самоличности и о последующем телеграфировать Департаменту для получения дальнейших указаний.
Исп. об. Вице-Директора С. Виссарионов
ГАРФ. Ф. 102. Оп. 260. Д. 37. Л. 10.

В борьбе обретешь ты право свое.
ПАРТИЯ ЛЕВЫХ СОЦИАЛИСТОВ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ
Ко всем рабочим и красноармейцам.
Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров.
Как раз в этот день и час, когда окончательно подписывался смертный приговор трудящимся, когда германским помещикам и капиталистам отдавалась в виде дани земля, золото, леса и все богатства трудового народа, когда петля затянулась окончательно на шее пролетариата и трудового крестьянства, – убит палач Мирбах.
Немецкие шпионы и провокаторы, которые наводнили Москву и частью вооружены, требуют смерти левым социалистам-революционерам.
Властвующая часть большевиков, испугавшись возможных последствий, как и до сих пор, исполняют приказы германских палачей.
Все на защиту революции.
Все против международных хищников-империалистов.
Все на защиту борцов против германских насильников.
Вперед, работницы, рабочие и красноармейцы на защиту трудового народа, против всех палачей, против всех шпионов и провокационного империализма.
Вперед к свержению германского империализма, морящего нас голодом.
Смерть всем насильникам и палачам империализма.
Позор всем, кто вместе с немецкими шпионами идут на подавление восставших против Вильгельма рабочих и крестьян.
Да здравствует восстание против палачей.
Смерть империалистам.
Да здравствует мировая социалистическая революция.
Центральный Комитет партии левых социалистов-революционеров.
6. июль 1918

После заключения Брестского мира левые эсеры в знак протеста покинули Совет народных комиссаров, но остались в Советах. Другого выбора у них не было — в крестьянской массе более популярна была ПСР ("правые" эсеры), и лишь советизированное крестьянство могло составить силу левых. Выступление против советской власти означало бы бессмысленность раскола Партии эсеров в октябре 1917 г.
ПЛСР пыталась использовать выборы на V съезд Советов для мирного отстранения большевиков от власти. Но выиграть эти выборы левые эсеры не могли. Квоты представительства для рабочих были выше, чем для "менее сознательных" крестьян. Враждебно настроенные к большевикам крестьяне поддерживали ПСР, часто считая левых эсеров предателями. На съезде последние получили только около трети голосов, но решительно пошли в бой против аграрной и внешней политики большевиков.
4 июля в Москве открылся V Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов, в работе которого приняли участие 1164 делегата с решающим голосом (в том числе 733 большевика и 352 левых эсера). Вопреки возражениям левых эсеров, была принята резолюция, в которой выражалось “полное одобрение внутренней и внешней политики Советского правительства, особенно в области продовольствия и организации деревенской бедноты”. Стало ясно, что "парламентскими методами" левые эсеры победить не могут.
4 и 5 июля в своих выступлениях лидеры левых эсеров М.Спиридонова, Б.Камков, В. Карелин и др. требовали ликвидировать комбеды и продовольственную диктатуру, немедленно разорвать Брестский мир и оказать прямую помощь украинским партизанам (левые эсеры не прекращали вести борьбу против немецких оккупантов на Украине). Еще 24 июня ЦК ПЛСР принял секретное решение о применении народнического террора против представителей германского империализма. Однако конкретные жертвы намечены не были. Это должно было сделать специальное Бюро во главе с М. Спиридоновой. Левые эсеры понимали, что не смогут осуществить свою политику в одиночку, и поэтому ставили перед собой цель с помощью терактов сорвать хрупкое соглашение большевиков с немецким “империализмом” и сдвинуть в “необходимом” направлении политику “советской власти”. Это по замыслу левых эсеров позволяло сплотить общество на основе патриотизма и прекратить гражданскую войну с эсерами. Превращение войны гражданской в войну антиимпериалистическую было невозможно без союза как с большевиками, так и с другими социалистическими партиями. ЦК ПЛСР заявлял: “Мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков”. Вооруженные действия в отношении большевиков могли носить только оборонительный характер. Однако для Ленина ПЛСР давно стала помехой, а союз с другими социалистами против Германии был вообще принципиально невозможным возращением к идее однородного социалистического правительства. Поэтому действия левых эсеров были обречены на неудачу.
В разгар дискуссий на съезде Советов чекисты Я. Блюмкин и Н. Андреев убили посла Германии в России В. Мирбаха. Проникнуть в посольство им помогло подписанное Дзержинским удостоверение ВЧК. Это произошло днем 6 июля. Убийцы были членами партии левых эсеров, связанными с заместителем Дзержинского левым эсером Александровичем. Блюмкин позднее продолжил работу в ВЧК под руководством бывшего левого коммуниста Дзержинского, подобно левым эсерам критиковавшего мир. Это позволило американскому исследователю Ю.Фельштинскому сделать вывод: “Вероятнее всего, имел место заговор, организованный теми или иными представителями левых партий (но не самими партиями, как таковыми)”. Имеются в виду левый эсер П. Прошьян, “возможно” Спиридонова, а также Дзержинский и даже Бухарин. Эта версия пока не получила сколь-нибудь убедительных доказательств. Решение Спиридоновой (свою ответственность в этом деле она не скрывала) об убийстве Мирбаха укладывалось в рамки постановления 24 июня. Не только члены ЦК, но даже командир левоэсеровского отряда ВЧК Д. Попов знал о плане убить Мирбаха за несколько дней до теракта. После того, как Мирбах был убит, лидеры левых эсеров с энтузиазмом поддержали этот “революционный акт”: “Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению Центрального комитета партии левых социалистов революционеров”, — говорилось в воззвании ЦК ПЛСР. Тем самым ЦК (даже включая тех его членов, которым не нравилась авантюра с убийством посла) взял на себя ответственность за теракт. Вместе с тем левые эсеры не считали, что начали восстание против большевиков: “ЦК совершенно не представлял себе, что большевистское правительство не только отождествит нападение на Мирбаха с нападением на себя, но даже защищать германо-империалистическую агентуру будет методами Вильгельма, методами буржуазного государства”, — позднее признавалась Спиридонова в наивности левоэсеровских лидеров.
Первоначально инициаторы теракта планировали уход ЦК партии в подполье для предотвращения репрессий со стороны большевиков. Но затем планы изменились — лидеры левых эсеров прибыли в отряд ЧК под командованием левого эсера Д. Попова, а затем некоторые из них направились на съезд советов, чтобы убедить большевиков: в сложившихся условиях разрыв Брестского мира неизбежен, и нужно снова объединиться для борьбы против германского империализма. Но Ленин отдал приказ об аресте всей левоэсерской делегации во главе со Спиридоновой. В то же время Дзержинский направился прямо в левоэсеровский отряд ВЧК. В отряде Попова Дзержинский был задержан по решению ЦК. Из разговора с ним лидеры ПЛСР поняли, что столкновение неизбежно. Но позиция главы ВЧК, по воспоминаниям Попова, оставалась двусмысленной. На утверждение Попова о том, что “мы вовсе не хотим захвата власти”, Дзержинский ответил: "если вы, опрокидывая власть коммунистов, не возьмете сами — сделаете преступление". В принципе эта дискуссия отражает близость позиций левых эсеров и левых коммунистов — власть должна все время находиться в руках советских партий.
После ареста левоэсеровской делегации съезда опираясь на отряд Попова, левые эсеры заняли оборонительные позиции в Замоскворечье. Для подавляющего большинства левых эсеров убийство Мирбаха было большой неожиданностью, также как и заявления большевиков о том, что левые эсеры начали мятеж. Между тем большевики развернули наступление на силы левых эсеров и ВЧК. Был провозглашен даже роспуск этой организации. Многие военные части и милиция заняли нейтральную позицию. Примерное равенство сил поставило ситуацию в зависимость от находившейся близ Москвы дивизии латышских стрелков. Левые эсеры считали их своими потенциальными союзниками, так как Брестский мир закрыл прибалтийским революционерам дорогу домой. Утром 7 июля вся латышская дивизия под командованием И. Вацетиса вошла в Москву и развернула наступление на штаб повстанцев в Трехсвятительском переулке. Интернациональные части, чуждые интересам населения той страны, на территории которой они действовали, стремившиеся к мировой революции, оторвавшиеся от интересов страны собственной, стали идеальным орудием для действий на внутреннем фронте.
Восстание было разгромлено, около 300 левых эсеров взято в плен. 8 июля большевики расстреляли без суда Александровича и 12 попавшихся под руку бойцов отряда Попова. Таким образом Ленин успокаивал немцев.
По окончании вооруженной борьбы около 200 делегатов-эсеров были освобождены и 9 июля продолжили участие в работе съезда Советов. Одобрив специальной резолюцией "энергичную политику СНК, направленную на ликвидацию безумной и преступной авантюры левых эсеров", делегаты съезда 10 июля приняли первую Конституцию РСФСР.
27 ноября дело левых эсеров рассмотрел Верховный революционный трибунал: к расстрелу был приговорён (заочно) 1 человек; 11 (в том числе Блюмкин и П. П. Прошьян) были приговорены к 3 годам тюремного заключения с применением принудительных работ, 2-е (в том числе Спиридонова) - к 1 году заключения. Позже Спиридонова, Блюмкин и ряд других осуждённых были амнистированы ВЦИК "за прежние заслуги перед революцией".
Восстание в Москве вызвало небольшую "цепную реакцию". Главнокомандующий Восточным фронтом левый эсер М. Муравьев объявил войну Германии и выпустил декларацию: "Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам... Всех моих друзей и боевых сподвижников наших славных походов и битв на Украине и на юге России ввиду объявления войны Германии призывают под свои знамена для кровавой и последней борьбы с авангардом мирового империализма – Германией. Долой позорный Брестский мир! Да здравствует всеобщее восстание!". В случае успеха Муравьев мог договориться с эсерами и прекратить гражданскую войну. Для этого нужно было привлечь на свою сторону хотя бы часть большевиков, среди которых многие также были недовольны Брестским миром. Но на переговорах с большевиками Муравьев был убит.
Одновременно с левоэсеровскими выступлениями произошли восстания в Ярославле, Рыбинске и Муроме, организованные "Союзом защиты родины и свободы" – детищем бывшего эсеровского боевика Б.Савинкова. Поддержанное уставшим от большевистской политики населением, восстание, однако, оказалось локальным, и наспех организованным, сопровождавшимся неоправданными жестокостями. Большевики быстро подавили его.
Провал привел к размежеванию среди левых эсеров. Часть из них сблизилась с большевиками. Считая, что практика доказала их правоту. Часть эволюционировала в сторону антиавторитарного социализма, близкого анархистской идеологии. Спиридонова писала IV съезду партии: "Партийная власть имеет в себе какой-то органический порок и ведет в конце концов к господству, к обману масс, к насилию. Назначение партии должно быть — напитать лозунгами страну, разомкнуть живые ключи народного творчества, дать ему ход, дать ему самому и силу, и власть, и помощь строиться, создавать новую правду, новый мир". Группа левых эсеров во главе с Д. Черепановым участвовала в организации анархистами взрыва МГК РКП(б) в Леонтьевском переулке в 1919 г. ПЛСР продолжала действовать в России и на Украине, но ее влияние падало. К 1923 г. легальная деятельность ПЛСР прекратилась. Оставшиеся активисты партии были репрессированы.
Александр Шубин

Ленин допрашивал Дзержинского на Лубянке
8 июля 1918 года, по указанию Ленина, в собственном кабинете на Лубянке был задержан председатель ВЧК Ф.Дзержинский по подозрению в организации убийства германского посла Мирбаха. Этот эпизод советская историческая наука долгое время замалчивала. Недавно в архиве Генеральной прокуратуры РФ наш корреспондент ознакомился с сенсационным документом — стенограммой допроса председателя ВЧК Феликса Дзержинского «по делу убийства германского посланника графа Мирбаха». Оказывается, председатель советского правительства Владимир Ленин после мятежа левых эсеров в июле 1918 года подозревал «железного Феликса» в работе на английскую разведку. Вождь приказал задержать Дзержинского на Лубянке и потребовал от него письменных ответов на возникшие вопросы о роли председателя ВЧК в организации покушения на Мирбаха, которое послужило сигналом и поводом к мятежу. Этот документ обнаружен во время недавнего пересмотра управлением по реабилитации жертв политических репрессий Генпрокуратуры РФ уголовного дела более чем 90-летней давности «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров».
Генеральная прокуратура РФ в соответствии с Законом «О реабилитации жертв политических репрессий» пересмотрела уголовные дела участников заговора. Реабилитированы все, кроме убийц германского посла.
показания Дзержинского полностью публикуются впервые (стиль документа сохранен).
На вопрос, почему, получая данные о готовящемся покушении, чекисты не предотвратили его, председатель ВЧК отвечал:
«Приблизительно в половине июня т.г. мною были получены от тов. Карахана сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики; кроме этого списка был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования т.т. ПЕТЕРСУ и ЛАЦИСУ. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией обыски ничего не обнаружили и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факте, что обыски не дали никакого результата, но и на том, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространены небыли. Затем в конце июня (28-го) мне был передан новый материал, полученный из германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что вне всякого сомнения в Москве против членов германского посольства и против представителей Советской власти готовятся покушения и что можно одним ударом раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только сегодня же, т.е. 28-го июня, вечером в 9 часов послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке 19, кв. 35. Необходимо исследовать самым тщательным образом абсолютно всё находящееся в квартире: каждый клочок бумаги, книги, журналы и т.д. Если найдется что-либо шифрованное — необходимо доставить в посольство — там сейчас же расшифруют. Хозяином квартиры являлся д-р И.И. Андрианов, у которого живет англичанин Ф.М. Уайбер, главный организатор заговора. Получив такие сведения т.т. Петерсоном и Лацисом был послан в указанное место и время (точно) наряд товарищей, заслуживающих полного доверия, для обыска. Было задержано несколько лиц, в том числе учитель английского языка Уайбер. У него было найдено на столе в книге — шесть листков шифрованных. Ничего больше, что могло бы его компрометировать — обнаружено не было.
Гр. Уайбер на допросе заявил, что он политикой не занимается и что он не знает каким путем попали в его книжку шифрованные листки, и что он сам недоумевает по этому поводу. Один из найденных листков, начинающийся шифром, был передан тов. Караханом членам германского посольства для расшифровки по имеющемуся у них ключу. Они отослали нам этот листок обратно уже расшифрованным, а также и сам ключ. Остальные листки расшифровали уже мы (я, Карахан и Петерс). Ознакомившись с содержанием этих листовок, я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует и нас и германское посольство и что может быть гр. Уайбер — жертва этого шантажа.
Для выяснении своих сомнений я попросил тов. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром Рицлером и лейтенантом Миллером. Я высказал им все свои сомнения и мою почти уверенность, что кто-то их шантажирует. Д-р Рицлер указал, что трудно предполагать, т.к. денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть и политические мотивы предполагаемой мистификации, как например: — желание врагов направить наше внимание на ложные следы. Что здесь какая-то интрига, я тем более был уверен, что я получил вполне достоверные сведения, что именно д-ру Рицлеру сообщено будто бы я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснил тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии заговорщиков или интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях; этим недоверием, кем-то искусственно поддерживаемом, я объяснил и тот факт, что нам сразу не был прислан ключ к шифру и что нужно было убеждать д-ра Рицлера дать нам этот ключ к шифру заговорщиков и что он предлагал первоначально весь материал, найденный отправить в посольство.
Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых на основании всех имеющихся у меня данных я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха со стороны монархических контр-революционеров, желающих добиться реставрации путем военной силы германского милитаризма, а также со стороны контр-революционеров — савинковцев и агентов англо-французских банкиров». Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал, связывало мне руки. Результаты обыска и содержание шифрованных листков и сам способ шифрования (шифр детский — каждая буква имеет один только знак, слово отделяется от слова, употребление знаков препинания и т.д.) и неизвестность источника, не давали мне никаких нитей для дальнейшего следствия. Опыт же мне показал, что неизвестным источником, безнаказанным и не подлежащим проверке — доверять ни в коем случае нельзя.
Кроме того, в данном случае нельзя было доверять, тем более, что упоминаемая в шифрованном письме некая БЕНДЕРСКАЯ, видимо, соучастница заговора была, как мне и тов. КАРАХАНУ было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства и было высказано со стороны д-ра Рицлера пожелание не арестовывать ее немедленно, т.к. тогда она не сумеет узнавать больше и осведомлять о ходе заговора и чтобы с арестом ее повременить. Я должен отметить, что в расшифрованном в немецком посольстве первом листке фамилия «Бендерская» была заменена точками (……….), (этот расшифрованный литок я отдал при свидании д-ру Рицлеру). Я попросил д-ра Рицлера спросить своего осведомителя, откуда он знает, что можно обнаружить материал, произведя обыск ровно в 9 часов не раньше и не позже, откуда он получил шифр, какое было назначение найденных шифрованных листков, кого он знает из заговорщиков и т.д. Через тов. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя мне не была названа, что касается Бендерской, то было сообщено, что когда она пришла в посольство в первый раз, у нея был замечен и отобран револьвер. (Бендерская была недавно перед обнаружением шифрованных листков приведена к нам в комиссию, по какому-то маловажному делу, и была сейчас же отпущена. Следствие вел следователь Визнер, заведывающий уголовным подотделом). Д-р Рицлер, наконец, согласился меня познакомить со своими осведомителями. За пару дней до покушения (дня точно не помню), я встретился с ним.
В начале нашей беседы присутствовал и лейтенант Миллер. Я стал расспрашивать осведомителя и с первых же его ответов увидел, что сомнения мои подтверждаются, что ответы его неуверенны, что он боится меня и путает. Одновременно старался, видимо, посеять ко мне недоверие со стороны лейтенанта Миллера, чтобы обезопасить себя от меня. Оказалось, что это он давал и первый раз адреса и указания и, вот, стал при мне же говорить, что по этим адресам были обнаружены нами воззвания, но почему-то дела мы не возбудили. Лейтенант Миллер был недолго при нашей беседе и, когда стал уходить, осведомитель вскочил встревоженный тоже уходить и только заверение лейтенанта, что ему нечего опасаться, что с ним ничего не случится — успокоило его немного, и он остался. Рассказал он мне следующее (восстанавливаю по памяти и отрывочным своим заметкам, записанным во время разговора с ним).
Называется Владимиром Иосифовичем Гинчем (адрес свой указать отказался, хотя я не настаивал). Русский, гражданин, в Москве живет около 7 лет, кинематографист. Организация, в которую вступил, называется «Союз Союзников», т.е. «С.С.» (см. шифров. листки) или «Спасение России». Обыск по указанным им германскому посольству в первый раз адресам не дал достаточных материалов потому, что надо было его произвести с субботы на воскресенье, а произведен был со среды на четверг (раньше, чем нужно).
Во время обыска по указанному им адресу в доме Нирензи (Б.Гнездиковский, 10), нашли воззвания, начальником отряда производящим обыск был Кузнецов. Он сам был через некоего Мамелюка (француза), с которым случайно познакомился, введен в боевую пятерку «С.С.» (это Савинков организует пятерками по схеме военной. Примеч. мое. Ф.Д.). В пятерку эту входили: 1) Мамелюк, 2) Олсуфьевский, 3 года служит на фабрике (Плющиха 19), 3) Моране, 4) Фейхис (Петровка 17, кв. 98 или 89), 5) Бютель (Б.Дмитровка 20 или 22, угол Столешникова кв. 8). Заговорщические воззвания печатались в 7 типографиях. Между прочим, на Никитской 4, что там комиссией были найдены воззвания; в Комарческом пер. в Серебрянниковском пер. № 5 у Антоновой, где Мамелюк заказывал воззвания.
Из этой последней типографии он от мальчика получил 2-3 уже отпечатанных воззвания, передал их в Посольство, от мальчика, а не от Мамелюка потому, что его заметили, как он ходит в посольство и перестали доверять. Когда его приняли в пятерку, потребовали присягу, он дал слово-клятву, что пойманный не выдаст никого из «пятерки», иначе сам будет убит. Заговорщики должны были давать ему воззвания для распространения, для этого дали ему зашифрованный адрес, но потом отобрали. Дали ему 20.000 рублей за участие в Союзе и за то, что ездил с ними на ж. ст. Фили, оттуда на извозчике куда-то поехал и привез в Москву 4 ящика чего-то. Много воззваний печаталось на пишущих машинках, где-то на Лубянке. Шифр он получил таким образом: недели 3 тому назад был у Мамелюка, на столе у него был шифр, сам Мамелюк на несколько минут ушел из комнаты, тогда он переписал его себе. В расшифровке письма, найденного у Уайбер, помогал германскому посольству. Об Уайбере узнал у Бендерской. Вошел в ея доверие, она проболталась. Просил ее не арестовывать по крайней мере до субботы, она нужна. Показал ея письмо, написанное к нему, где говорит о каких-то 800 рублях (спросил меня предварительно, знаю ли я почерк, т.к. она была нами арестована) и о том, что ее задержали и отпустили. Письмо было помечено 28/VI; в письме был указан ея адрес — я сказал ему, что запишу этот адрес, он просил этого не делать, т.к. до субботы, по крайней мере будет не нужно. Адрес ее я все-таки записал, так, чтобы он не заметил, что это адрес. После свидания с этим господином у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден. Не мог только понять цели — думал, что «сбить комиссию и только» и занять не тем, чем нужно. Забыл еще отметить, что в конце разговора, когда я встал, чтобы идти, он просил меня пропуск в комиссию, что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. (После этой встречи я через тов. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получил. Были арестованы только в субботу после убийства графа Мирбаха)».
В отношении предателей в ВЧК её председатель пояснял следующее:
«Александрович был введен в комиссию в декабре месяце прошлого года в качестве товарища Председателя по категорическому требованию членов СОВНАРКОМА левых с.-р. Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего, якобы, имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых с.-р. Для организации в Отделе по борьбе с контр-революцией контр-разведки по шпионажу. За несколько дней, может быть, за неделю до покушения, я получил от Раскольниковой и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет говорить такие вещи: «Жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гражданин Пусловской, поэт, большая культурная ценность. Подпишу ему смертный приговор». Но если собеседнику нужна эта жизнь, он ее оставит и т.д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал — Блюмкин стал ему угрожать, что если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснение и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контр-разведку распустить и Блюмкина пока отставить от должности. До получения объяснения от ЦК левых с.-р. я решил о данных против Блюмкина не докладывать».
О том, почему председатель ВЧК оказался арестованным в подчиненном ему отряде и находился там весь период мятежа, Дзержинский сообщил:
«Сведения об убийстве графа Мирбаха я получил 6-го июля, около 3-х часов дня от председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство вместе с тов. Караханом с отрядом, следователями и комиссарами, для организации поимки убийц.
Лейтенант Миллер встретил меня с громким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский?» Мне показана была бумага-удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, написанное на бланке Комиссии, дающее полномочие Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и тов. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Мне все сразу стало ясно. Фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом — сразу выяснилась, как провокатора. Партию левых с.-р. я не подозревал еще думал, что Блюмкин обманул ея доверие. Я распорядился немедленно разыскать и арестовать его (кто такой Андреев — я не знал). Один из комиссаров, тов. Беленький, сообщил тогда мне, что недавно, уже после убийства, видел Блюмкина в отряде Попова. Между тем, сам распорядился о немедленном аресте Гинча, который предполагал до субботы (роковой) не арестовывать Бендерской и эту последнюю. Беленький вернулся с известием, что Попов ему сообщил, будто Блюмкин уехал в больницу на извозчике (Блюмкин, как говорили там, сломал себе ногу), но это он, Беленький, сомневался в правде слов Попова, что он скрывает его из товарищеского чувства. Тогда я с тремя товарищами (Трепаловым, Беленьким и Хрусталевым), посоветовавшись с Председателем Совнаркома, а также и с председателем ЦИК — поехал в отряд, чтобы узнать правду и арестовать Блюмкина и укрывающих его. Приехавши в отряд, я спросил Попова, где Блюмкин, тот ответил, что уехал больной на извозчике, я спросил его, кто видел это, тот указал на зав. хозяйством. Призвали его, он подтвердил. Я спросил его, в какую больницу он уехал, ответил незнанием. В ответах был развязным, видимо, лгал. Я потребовал, чтобы призвали постовых солдат, которые подтвердили бы, что видели Блюмкина уезжающим — таких не нашлось. А надо сказать, что солдаты, вооруженные с ног до головы, видимо, были демобилизованы, толпились в штабе и перед штабом, что постовые всюду расставлены. Я потребовал от Попова честного слова революционера, чтобы он сказал, что у него Блюмкин или нет. На это он мне ответил «даю слово», что не знаю здесь ли он (шапка Блюмкина лежала на столе). Тогда я приступил к осмотру помещения, оставив при Попове тов. Хрусталева и потребовал, чтобы все оставшиеся оставались на своих местах. Я стал осматривать помещение тов. Трепаловым и Беленьким. Мне все открывали, одно помещение пришлось взломать. В одной из комнат тов. Трепалов стал расспрашивать находящегося там финна и тот сказал, что такой там есть. Тогда подходят ко мне Прошьян и Карелин и заявляют, чтобы я не искал Блюмкина, что граф Мирбах убит им по постановлению ЦК их партии, что всю ответственность берет на себя ЦК. Тогда я заявил, что я их объявляю арестованными и что если Попов откажется их выдать мне, то я его убью, как предателя. Прошьян и Карелин согласились тогда, что подчиняются, но вместо того, чтобы сесть в мой автомобиль, бросились в комнату штаба, а оттуда прошли в другую комнату. При дверях стоял часовой, который не пустил меня за ними, за дверями я заметил Александровича, Трутовского, Черепанова, Спиридонову, Фишман, Камкова и других неизвестных мне лиц. В комнате штаба было около 10-12 матросов.
Я обратился к ним, требуя подчинения себе, содействия в аресте провокаторов. Они оправдывались, что получили приказ в ту комнату никого не пускать. Тогда входит Саблин, подходит ко мне и требует сдачи оружия, я ему не отдал и снова обратился к матросам, позволят ли они, чтобы этот господин разоружил меня — их председателя, что их желают использовать для гнусной цели, что обезоружение насильственное меня, присланного сюда от Совнаркома — это объявление войны Советской власти. Матросы дрогнули, тогда Саблин выскочил из комнаты. Я потребовал Попова, тот не пришел, комната наполнялась другими матросами. Подошел тогда ко мне помощник Попова — Протопопов, схватил за обе руки и тогда меня обезоружили. Я обратился снова к матросам. Тогда входит Спиридонова и по-своему объясняет, почему нас задерживают, – за то, что мы были зоодно с Мирбахом. Между прочим, Трепалов говорил мне, что его обезоружила собственноручно Спиридонова, т.е. матросы держали его за руки, а она вынула из кармана револьвер. Обезоружив нас, к нам приставили караул, а сами устроили рядом митинг, где слышен был голос Спиридоновой и хлопки. Надо было с себя и с матросов снять тяжесть измены (это все чувствовали во время нашего обезоруживания) при помощи их фраз и выкриков. Должен еще отметить, что Попов в комнату явился только после того, как мы были обезоружены, и когда я ему бросил «изменник» — сказал, что всегда выполнял мои приказания, а теперь действует по постановлению своего ЦК. Стал бросать потом обвинения, что наши декреты пишутся по приказанию «его сиятельства гр. Мирбаха», что мы предали Черноморский флот. Матросы же обвиняли в том, что отнимаем муку у бедняков, что погубили предательски флот, что обезоруживаем матросов, что не даем им ходу, хотя они на себе вынесли всю тяжесть революции. Единичные голоса раздавались, что обезоружив их анархистов расстреляли в Бутырках больше 70 человек, то «меня напр. Советская власть в Орле посадила на 3 месяца, на Пасху, что в деревнях повсюду ненавидят Советскую власть». Потом пришли Черепанов, Саблин. Этот, первый, потирая руки, радостно говорил: «У вас были октябрьские дни — у нас июльские. Мир сорван и с этим фактом вам придется считаться, мы власти не хотим, пусть будет так, как на Украине, мы пойдем в подполье, пусть займут немцы Москву».
Попов говорил, что с чехословаками теперь не придется воевать. Потом привели арестованными Лациса, Дабаля и др., потом Жаворонкова (секр. Муралова, члена Морской коллегии, по фамилии не знаю), ночью Смидовича, Венглинского и др. Попов радостный прибегал к нам часто со сведениями: отряд Венглинского присоединился к нам, Покровские казармы арестовывают комиссаров и присоединяются к нам, латыши к нам присоединяются, все Замоскворечье за нами, прибыло 2.000 донских казаков из Воронежа, Муравьев к нам едет, мартовский полк с нами. У нас уже шесть тыс. человек, рабочие шлют нам делегации. Их радушное настроение испортило известие, что Спиридонова и фракция арестованы. Попов влетел: «За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, пол-театра. И действительно, были нагружены людьми автомобили и уехали для выручки. Раздавались консервы, сапоги, провиант, достали белые баранки. Замечалось, что люди выпили. Из разговоров наших с матросами видно было, что чувствовали свою неправоту и нашу правду. Очевидным было, что там не было никакой идейности, что говорило через них желание нажиться, людей уже оторванных от интересов трудовых масс солдат по профессии, вкусивших сладость власти и полной беззаботной обеспеченности в характере завоевателей. Многие из них — самые рьяные — имели по 3-4 кольца на пальцах».
На вопрос, как случалось, что такие люди попали к вам в отряд, Дзержинский отвечал так:
«Это дело Александровича, Попова и ЦК левых с.р. Александровичу я доверял вполне. Работал с ним все время в комиссии и всегда почти он соглашался со мною и никакого двуличья не замечал. Это меня обмануло и было источником всех бед. Без этого доверия я не поручил бы ему дела против Блюмкина, не поручил бы ему расследовать жалобы, которые поступали иногда на отряд Попова, не доверял бы ему, когда он ручался за Попова в тех случаях, когда у меня возникали сомнения в связи со слухами о его попойках. Я и теперь не могу помириться с мыслью, что это сознательный предатель, хотя все факты налицо и не может быть после всего двух мнений о нем. Отряд же его превратился в банду следующим образом: после посылки финнов на чехо-словацкий фронт, осталось их в отряде немного, из оставшихся более сознательных, Попов стал увольнять и набирать новых уже для определенной цели — Александрович стал туда постоянно ездить. Пришли черноморцы, а получили о них сведения от тов. Цюрюпы, что это банда. Велел Попов сделать разведку. Отряду Попова всегда поручалось разоружение банд и он всегда блестяще выполнял такие поручения — в результате без ведома комиссии он принял до 150 человек в свой отряд, принимал также и балтийцев по собственному почину и для своих целей. За 2-3 дня до роковой субботы Попов держал свой отряд в полной боевой готовности, нервируя всех «данными» своей разведки, что немецкие контр-революционеры собираются разоружить отряд и арестовать самого Попова. В ночь с пятницы на субботу Попов забил особенную тревогу, что якобы нападение готовится в эту ночь. Верность своих данных подтверждал тем уже не измышленным фактом, что получил от комиссии повестку явиться для допроса в субботу в 2 часа дня. Повестка эта была послана комиссией по делу обвинения его в злоупотреблениях при получении из интендантства консервов. Получал гораздо большее количество, чем имел на то право. Оставшиеся финны в большинстве своем остались нам верны до конца.
Должен добавить еще, что из видных эс-эров, находясь в помещении, я видел Магеровского. Он пришел к нам в комнату и просил одного из заключенных ими наши латышских разведчиков пойти с нашим и сказать, что все это недоразумение. Александрович, как оказалось теперь, получив для сдачи в кладовую пятьсот сорок четыре тыс. руб. отобранных у арестованного — передал эти деньги в ЦК своей партии. Кроме этого, он старался посеять к Заксу недоверие, заявив мне, что ЦК его — не доверяет ему.
Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ.
10-го июля 1918 г.»

7-ѴІII 1916 г.Ваше Превосходительство
Дорогой Александр Иванович!С живейшим удовольствием узнал о Вашем генеральском чине и, конечно, горячо поздравляю Вас с этой Монаршей милостью, сердечно желая Вам дальнейших успехов на Вашем служебном поприще.
Поздравляю и шлю Вам, мой дорогой, и Вашей супруге искренние пожелания прочного счастья и семейной с детьми радости в Вашей новой брачной жизни. Никак не могу обойти добром и Валерии Константиновны, «Ох, как она Вас любила!!» Ну, дай Вам Бог всего хорошего!..
Труд Ваш о «Партии Социалистов-Революционеров и ее предшественниках» — вещь капитальная. Я прочитал его с захватывающим интересом. Написан он прекрасным языком и местами полон драматизма. Душа этой доморощенной партии неисправимых утопистов, органических беспорядочников и сентиментального зверья—террор—схвачена, усвоена и прослежена Вами превосходно, а вывод Ваш: «террор и особенно центтральный—вот главное средство борьбы, к которому обратится «партия социалистов-революционеров» лишь только наступит время, благоприятное для работы (стр. 496) — зловеще, но вполне верен, и всякая политическая маниловщина в этом отношении преступна. Верность охранным принципам и твердость тона в их направлении проведены прелестно. По сим причинам очень и очень признателен Вам за присылку Вашего труда, крепко, вообще, меня взволновавшего.
Узнав, что убийца уфимского губернатора Богдановича был рабочий Дулябов и живо по сему поводу вспомнив свои беседы с таким же персонажем—рабочим Качурой, дошедшим до откровенности на суде—я понял, что гром в Уфе был не из тучи, и террористический фон мог быть совершенен без особо сложных церемоний—лишь Дулебовым и Гершуни. Так что не вырвись у нас последний из-под наблюдения, мы не были бы в неведении об этом деле, и вероятно, предупредили бы его. Вопрос о том, знал ли покойный Азев (не знаете ли, при каких обстоятельствах он умер) об этой затее Гершуни—для меня сейчас не ясен: Гершуни был художник в деле террора и мог действовать по вдохновению, без чьей-либо санкции и помощи, надобности в которых случая (за элементарностью его) совершенно не представлялось. Очень мне понравились приведенные Вами данные о «провокации» Азева. С одной стороны, обвинения Центрального Комитета партии, а с другой— разделывание этих фактов «Знаменем Труда» (стр. 427 и 432). Вот так противоречие! Тон истых политических иезуитов, выступающих с лживо-тенденциозными утверждениями перед широкой публикой. Где же тогда «провокаторство» Азева?! Нет, это прелестно, бесподобно, подлежит громкому оглашению... По извещению Центрального Комитета, Азев ставил террористическую работу против Плеве, Вел. Кн. Сергея Александровича, П. Н. Дурново, Столыпина и Государя Императора. Прочитав это, многие члены партии усомнились в ней, началась деморализация. Тогда «Знамя Труда» заявило: «Необходимость актов диктовалась не соображениями Азева или тех, кто стоял за ним, а политическим положением страны; объекты террористической борьбы указывались не Азевым, а партией, в связи с их политической ролью в данный момент; герои, шедшие на акты, шли не ради Азева, а ради революционного дела, которому они служили до конца, стоя в рядах партии. Террор не с Азевом возник, не Азевым начат, не Азевым вдохновлен и не Азеву и его клике разрушить или морально скомпрометировать его»...
Что же после этих слов остается от Азева-провокатора? Азев — посредственность,Азев — отголосок террора, придерживавшийся пословицы: «с волками жить—по волчьи выть». Как связать между собою эти два документа, принадлежащих социалистам-революционерам? Вот где «своя своих не познаша», гад гада ужалил. Выходит, переврали... Вот бы в Гос. Думу для посрамления г.г. Родичевых и Милюковых, болеющих провокацией. ..
Разрешите поспорить против Вашего вывода (стр. 429). «Азев истый революционер-террорист, служивший одновременно революции по убеждению и чинам правительства-корысти ради». Нет, он революцией занимался ради ее доходности, а не по убеждению, как и службой правительству. Натура его была чисто аферистическая. Умалчивал он об очень серьезном—не из сочувствия революционерам, а из опасения возбудить в чинах правительства особое рвение, всегда для его головы опасное. Положение его делалось все более опасным по мере повышения его в революционных чинах, и он все более умолкал, ограничиваясь намеками, которые приходилось понимать с большим трудом и после серьезных размышлений и сопоставлений. Простите за дерзость, но он едва ли находил равновеликий себе персонаж среди его казненных руководителей. И кончил тем, что и себе голову разбил, да и другим наделал не мало хлопот.
Дело прошлое, но все же любопытно, как Азев мог проагентурить до 1908 года, когда мы с ним разругались еще в 1903 г. перед уходом моим из Д-та? Что же могло усыпить у Д-та мои открыто выраженные А. А. Лопухину сомнения в допустимости его тактики? (По этому ведь поводу состоялось конспиративное свидание последнего с Азевым). Ведь я нарочно арестовывал его кружки без совета с ним, а уходя, помню, слышал, что на него за провалы косятся. Все это говорю чисто теоретически, а не жалуясь на кого-либо...
Ну, до свидания. Крепко, крепко Вас целую и еще раз поздравляю и благодарю за доставку книги.Ваш душою С . Зубатов.(Извлечено из различных документов Чрезвычайной Следственной Комиссией Н. К. Муравлева. (3 отд. Госархива)."