Трилогия: Плачущий луг / Trilogia I: To Livadi pou dakryzei (Тео Ангелопулос / Theodoros Angelopoulos) [2004, Германия, Франция, Греция, Италия, драма, DVD9 (custom)] Original + Sub, [PAL 16:9]

«Плачущий луг» отличается от предыдущих фильмов, но в то же время там много образов, которые в них уже были. Линейная форма повествования была продиктована самой темой. Сначала я планировал снять один фильм на основе фиванского цикла (то есть «Эдип», «Семеро против Фив» и «Антигона»), который, может быть, назывался бы «Трилогия». Но продолжительность такого фильма была бы неприемлема: все закончилось бы хронометражем в четыре часа с лишком, что создало бы определенные производственные сложности, и, наверное, я постепенно понял бы, что все это не может поместиться в схеме одного фильма. Единое развитие действия помогло бы рассказать историю, но неизбежно исказило бы форму. Все эти доводы привели нас с продюсерами к идее создания трех отдельных фильмов, объединенных в трилогию, которые апеллировали бы к фиванскому циклу.
Главная героиня «Плачущего луга»—Элени, за жизнью этой женщины мы проследили от момента, когда она приезжает из Одессы вместе с чужой греческой семьей. И, конечно, наблюдая за ее личной судьбой, мы увидели широкую историческую и политическую панораму Греции тех лет. Образ Элени—воплощение судьбы беженца, изгоя, бродяги, обездоленного. Элени бежала из родной Одессы еще ребенком: греки-беженцы нашли ее в порту, плачущую, совершенно одну, и взяли с собой. У нее ни кола ни двора, она безнадежно вырвана из земли с корнем. Ее отчаянные попытки найти тихую гавань приводят лишь к осознанию того, что судьба неумолима.
После того как я сделал «Вечность и один день», первый же важнейший исторический момент, который приходил в голову,—это конец ХХ века. Я ощущал потребность поговорить о конце века или хотя бы посмотреть на весь век в целом. По сути, подвести итог уходящему столетию. Конечно же, в предыдущих моих фильмах с определенной точки зрения говорится об этом веке—в «Александре Великом», действие которого начинается на заре 1900-х, и в «Прерванном шаге аиста», где есть размышления о его надвигающемся конце. Ход греческой истории ХХ века довольно полно отразился в моих фильмах. И все же развернуть перед камерой именно то, что мы называем ХХ веком, увиденное глазами женщины—женщины, пережившей величайшие события, и в то же время центральной темой сделать отверженность греков, бесприютность, отторженность от земли народа, носимого превратностями истории, было новой мыслью.
Я думаю, что мое постоянное возвращение к теме изгнанничества—это глубинный разговор с нашим самосознанием и понимание его. У меня есть чувство, что мы похожи на человека, который что-то несет домой и никак не может донести, теряя все по дороге. Этот мотив есть в «Прерванном шаге аиста», а во «Взгляде Улисса» высказан ясно: «Мы перешли границы и все-таки мы еще здесь. Сколько же еще границ мы должны пересечь, чтобы придти домой?»
С другой стороны, я чувствую, что я снимаю и переснимаю один и тот же фильм, «Улисса»—в разных формах, через разные истории, и все они отсылают нас к «Одиссее» Гомера, к этому прапутешествию, первому путешествию, тому, которое все-таки не приводит к дому. Ведь Улисс не остался в Итаке, он уехал снова и умер бездомным где-то в новых землях Этолии. Так гласит миф. Миф кончается не так хорошо, как об этом рассказывает Гомер.
История та же самая, и она сама себя повторяет: бегство, история человека, попытка приспособиться, ассимилироваться—и новый отъезд, как прыжок в никуда. Потому что для каждого ухода есть своя причина. Мы всегда делаем ставку не на ту лошадь. Мы никак не можем найти равновесие и уходим снова и снова. Ведь именно любовь разбивает семью, нарушает совершенство. Как сказали бы наши предки, совершенство—это вызов, а вызов чреват опасностью. Он сеет несчастья.
И в этом смысле «Плачущий луг»—греческая трагедия.
Фильм потребовал от меня на долгое время переехать в Фессалоники—возникли сложности с постройкой декораций. Одна из декораций, деревня беженцев, была построена на берегу озера Керкини, а вторая, более крупное поселение,—в порту Фессалоник. Построек того времени сохранилось очень мало, и это стало громадной проблемой. Греция 30-х годов практически стерта с лица земли—и не только в Фессалониках, где все-таки остались уникальные здания, правда, по большей части окруженные новостроем. Поэтому выделить места, пригодные для воссоздания атмосферы 30-х годов, чрезвычайно трудно. А уж в сельских районах Греции таких зданий просто нет.
Я выехал на Украину в поисках места съемки и решил попутешествовать по бывшему Советскому Союзу. Продвигаясь вглубь, в сторону Узбекистана, я увидел степь. И понял, что, не осознавая того, я искал место для постройки деревни, которое бы напоминало степь, чтобы деревня стояла посреди этого дикого неосвоенного пространства. В кадр не должно было попадать ничего лишнего, и я искал такое место повсюду.
Безусловно, должна была возникнуть связь с водой, с рекой, и это тоже должно было быть в деревне, которую я искал, в этой степи, на дне этого озера, на котором я наконец остановился, озера, в котором половину зимы нет воды. Первая сцена фильма происходит на этом пустынном месте, в степи. Деревня была построена с нуля. Из настоящих строительных материалов было возведено около сотни домов—по особому плану улиц, с церковью, школой и абсолютно всем, что должно быть в деревне. Наверное, это самая большая декорация в истории греческого кино.
Сначала я работал над изменением, трансформацией пространства с помощью системы декораций. Приятно видеть, что у тебя получается не просто мертвая конструкция, декорация, а нечто, живущее своей жизнью. Не только собрание сложных и продуманных форм, но целый мир. Потом была сделана художественная часть работы—подбор красок, линий, расстановка акцентирующих пятен, чтобы то, что нужно, было выделено, а что-то наоборот, не бросалось в глаза. У тебя есть возможность сделать все, что захочешь. Это замечательное чувство, и, конечно же, оно позволило во время съемок ощущать, что я среди вещей, которые мне очень дороги.
И не менее важный опыт я приобрел, когда работал над постройкой декораций в заливе Фессалоник, в порту, еще более масштабной, чем на берегу Керкини: мы начали строить почти двести жилых домов, расположенных в несложном порядке. Изначально это должно было быть небольшое поселение для беженцев из 50–60 домишек в низине, но мы стали добавлять все новые и новые, пока не получилась конструкция, террасами спускающаяся вниз, напоминающая амфитеатр. В период подготовки площадки была проведена работа, значение которой я понял, когда деревня ожила, в ней стали бегать, разговаривать, наконец, спать люди. Это было совсем другое ощущение, не менее важное, чем первое, и такое же замечательное. Первая деревня была залита водой. Вода в озере поднялась, я еле-еле успел отснять финальную сцену. Сейчас вода разрушила дома, только дерево, которое мы посадили, осталось. Так и стоит посреди воды. Колокольня церкви тоже осталась стоять. А поселок в порту все еще существует. Правда, ультиматум от администрации порта обязывает нас очистить территорию (поскольку было подписано соглашение, что место должно быть освобождено, как только понадобится порту). Но, в любом случае, несмотря на то, что деревня все равно должна была быть разрушена, я все время старался этого избежать—несмотря на то, что это было описано в сценарии. Огонь, который уничтожает поселок, а значит, и всю декорацию, дал мне последний кадр фильма, который я снял.
Кроме постройки декораций, что было самым трудным, проблемой стал и поиск актеров на главные роли. Нужно было найти двух очень молодых людей, и самое главное—девушку, которая смогла бы сыграть героиню, предстающую в разные периоды жизни. На прослушиваниях я видел очень много девочек и не меньше мальчиков, пока не остановился на этих двух ребятах. Когда я репетировал с Александрой в первый раз, я совсем не был уверен, что она потянет эту роль. Она была такой невинной, такой неопытной, что это пугало меня. И все же ее лицо, ее внешность, ее движения, манера одеваться были такими, что меня к ней что-то притягивало. Я чувствовал, что «это она», но боялся, годится ли она на эту роль, сможет ли отвечать всем требованиям. В конце концов оказалось, что эта девушка способна на удивительные превращения. По мере продвижения съемок она все больше становилась похожей на Элени. А поскольку сцены снимались по порядку с начала фильма—первая часть, потом вторая и в кульминации съемок—финал, эта двадцатилетняя девочка без грима, без особого вмешательства, просто за счет внутреннего проживания роли действительно превратилась в почти сорокалетнюю женщину. Абсолютно без нажима с моей стороны, чуть-чуть поменяв прическу—это поразительно. При взгляде на ее лицо было ясно, что происходит подлинное, не вызывавшее сомнений преображение.

[/spoiler