Франция 1967го как грязная посуда
1967 год. Остался год до Красного Мая, завоевавшего город и покрывшего его баррикадами. "Китаянка" — это зародыш будущего, которое со дня на день развернется, взорвется, обернется нашествием гуннов и веселыми кострами. Персонажи Годара абсолютно чисты. Они максимально естественны. В замкнутом пространстве комнаты, как и в замкнутом пространстве фильма, появляются титры-надписи. Это труд, который герои производят для зрителя, одновременно давая интервью съемочной группе (ее появление обескураживает) и разыгрывая пьесы реального театра, чтобы поставить наблюдающего в тупик — и таким образом приоткрыть его восприятие. Схожим образом действовали дзэнские учителя, шибая ученика палкой, чтобы изумление родило ответ, лишенный самомнительности и путанности рассуждений. Годар не так суров, и именно поэтому к "Китаянке" как нельзя более относится слово "прекрасен". Вероник — это учитель, Ивонн — это река, герой Жан-Пьера — это искренность неофита, идеал молодого, ищущего актера. Соединить субъективное ощущение китайской философии с дерзким монтажом и маоистским буклетом мог только Годар. Это мир свободных движений, мир значимых элементов и грациозных ответов. В любой интеллектуальной вещи присутствует грация, но в "Китаянке" это особенно заметно за счет поразительно женственных образов, за счет полной открытости Жана-Пьера Лео. Все они — настоящие. И "Китаянка" — не кино. Это двадцать четыре кадра правды в секунду.
"Зачем ты используешь посуду во время еды?"
"Чтобы помыть ее."
"Ну вот, теперь ты все поняла"
"Франция 1967го — это грязная посуда"
Годар, как всегда, неоднозначен и ироничен, снимая очередной анти-фильм. Герои — это студенческая маоистская ячейка, проводящая время в изучении цитатника Мао. Клаустрофобическое упражнение в рамках квартиры заканчивается театральным самоубийством одного из героев и бегством более мягкого соратника, не выдержавшего конкуренции с убийственно умной Вероник (Вяземски). Дуэт Вяземски и Берто гипнотизирует. Тут еще дело в том, что в определенный момент фильма Годар представляет происходящее, как интервью. Это вызывает сбой восприятия. После щелканья таблички с дублем ты во власти аритмии, потому что уже успел довериться. Но герои не становятся менее реальны, просто ты видишь, что все происходящее не что иное, как урок. Мораль не читается в напыщенных позах и не выводится в конце сказки; ее нужно напряженно постигать.
Жан-Пьер Лео, мальчик из "400 ударов" Трюффо, вырос и превратился в убедительного, красивого интеллектуала. От него невозможно оторвать взгляд. Когда он рассказывает про обмотанного бинтами китайца, который говорит на демонстрации "Посмотрите, что эти свиньи сделали со мной", а затем разматывает бинты, чтобы показать, что с его лицом все в порядке, — это одна из тех историй, когда красоты слишком много, чтобы с ней справиться. Как раз про такое писал Арто в концепции нового театра. Но у любого есть предел — "Китаянка" стала ключом к пониманию Годара, от этого сердце готово разбиться. Сдается мне, он этого не учел. Вообще у Годара множество маркеров, которые трудно забываются. Например, дорога с машинами, перестрелка и эпизод с заталкиваемой между ног рыбой из "Уикенда". Или расстреливаемая девушка и открытки с городами из "Карабинеров". Или закрытые глаза Бельмондо из "На последнем дыхании". Или мычащий Бобби Х из "Владимира и Розы". Когда я смотрела "Историю французского кино" от Годара, то мне показалось, что он не слишком-то старался, хаотически вставляя кадры любимых фильмов. Просто Годар любит кино не так, как рыдающая на "Ромео и Джульетте" девушка или косящий под Богарта парень, относится к нему не как к мемориалу или ностальгической пленке, — это любовь мужчины, который знает, что его женщина — шлюха. Он достаточно сильно ему предан даже после того, как кино многократно его разочаровало — не сумело стать идеальным языком, не сменило буржуазную картинку на революционный кумач.
Че Гевара призывал "создать два, три, много Вьетнамов". Годар в буклете к "Китаянке" призывал к тому же и выполнил собственный призыв максимально буквально. Ивонн мажет лицо красной краской, изображая вьетнамку, на которую нападают игрушечные американские самолеты. "Мсье Косыгин! Мсье Косыгин!". "Но мы не против прогрессивной войны!", — провозглашает голос. В пластиковый танк летят красные книги, забивая его насмерть. Игрушечное становится опасным. Годар берет за горло еще в момент появления Ивонн, когда она говорит малозначительный монолог о деревне, выворачивая свою естественность наизнанку. Т.е. нет никакой возможности спокойно наблюдать, как она смущается, улыбается, подносит палец к губам, снова, еще раз, так, что хочется его убрать, потом смеется, поправляет волосы, облизывает губы. Она восхитительно текуча, даже просто — в о с х и т и т е л ь н а. Или, например, момент, когда они делают зарядку на балконе, произнося фразы про марксизм-ленинизм. Но самый яркий маркер для меня — это когда в момент обсуждения очередного идеологического вопроса Ивонн моет окно. Это мытье окна — миф, произведение искусства. Она моет окно, невероятно женственно, немного смущенно, хотя никто ее не смущает, улыбается, и лицо не дает ответа на то, о чем она думает сейчас. Возможно, в отражении она видит костры, убийство и насилие, возможно, какую-нибудь банальную чепуху вроде посуды, возможно, ее сознание просто очищено в момент речи будущего беглеца, но Ивонн выглядит настолько загадочной, насколько это вообще возможно. Это лишь предвестие того, как она будет кричать "Ревизионист!". В пику ей Вероник жестка и совершенна, но нельзя сказать, чтобы они находились по разные стороны киноглобуса. Скорее, они вместе создают конечную женщину коммуны.
Есть ли повод для торжества? "Шлюхи кричат, и вместе с ними я вздыхаю: "Мао, Мао". Ну, т.е. нельзя сказать, что Годар серьезен, иначе это был бы кто-то другой. Пока Ивонн приносит сидящей над бумагами Вероник чай (фон — полка, заполненная копиями одной и той же красной книжки), словно это Ленин и Крупская, фильм режется титром "Империалисты все еще продолжают господствовать". В определенный момент ячейка переходит к террористической активности. Есть ли повод для триумфа? Каникулы закончились, нужно обязательно успеть до их конца, пока не вернутся хозяева квартиры. "Я не знаю, на что жили леваки, некоторые из них жили очень бедно, но в общем-то у всех были папа с мамой на тот случай, если дела пойдут плохо. На Рождество я оказывался в еще большем одиночестве, потому что они все расходились по домам", — позже напишет Годар. Возможно, в "Китаянке" есть предвосхищение этого момента, но внутри смысловой палитры фильма они просто разбиваются на несколько Вьетнамов, продолжают вести борьбу на несколько фронтов, что постулировано в первой части. И к концу, когда закрываются ставни, ты чисто эстетически понимаешь, что красный — это самый лучший цвет.
"Не так давно в конце показа кинохроники "Гомон" мы, широко раскрыв глаза, с удовольствием смотрели, как молодые немецкие коммунисты шествуют колонной на первомайскую демонстрацию. Пространство сразу превратилось в очертания губ и тел, а время стало размеряться взлетом в воздух кулаков. Мы вновь увидели у этих юных Себастьянов ту улыбку, какая, от античных кор до персонажей российского кино, преображает лица тех, кто счастлив. Пропаганды, воодушевлявшей этих молодых людей, было достаточно, чтобы сделать их прекрасными." ("За политическое кино")
(с)
Мор, 26.03.2008,
http://www.ekranka.ru/?id=f974
