Свежий воздух / Friss Levego / Fresh Air (Агнеш Кочиш / Ágnes Kocsis) [2006, Венгрия, драма из жизни простой венгерской семьи, DVDRip, Sub]

Александр Трошин, главный редактор журнала «Киноведческие записки»
СВЕЖИЙ ВЗГЛЯД АГНЕШ КОЧИШ
Новое имя в венгерском кино
Агнеш Кочиш… Еще одно новое имя в венгерском кино. Оно впервые громко прозвучало год назад, на национальном кинофестивале в Будапеште, где выпускница Будапештской Академии театра и кино представила свою дипломную ленту «Свежий воздух» и по праву была удостоена приза «за лучший дебют». По моему впечатлению, она с таким же успехом могла быть и главным призером этого фестиваля, и фаворитом аккредитованной на нем иностранной критики – во всяком случае, я голосовал тогда за нее. Прогноз подтвердился: после Будапешта ленту запросили множество фестивалей – от именитого Каннского, где она была показана в специальной конкурсной программе «Неделя критиков», и не менее представительных Карловых Вар до киевской «Молодости» и рижского «Арсенала». Между прочим, и в Канне, и в Риге Агнеш Кочиш была представлена сразу двумя лентами, созданными в стенах Академии: кроме полнометражного диплома она показала в Канне, в конкурсе студенческих работ «Cinеfondation», учебную короткометражную ленту «Вирус» и разделила с одним молодым американцем – тоже, согласитесь, успех – 3е место; а в Риге эта курсовая работа была показана в рамках специальной кинопрограммы к научной и одновременно этносоциальной дискуссии о вирусах (помимо того участвовала в фестивалях в РиодеЖанейро, в Анкаре, в Висбадене, в Варшаве…).
Пополнившая список славных имен венгерских кинорежиссеров-женщин (Юдит Элек, Марта Мессарош, Ливия Дярматти, Илдико Энеди… этот ряд можно продолжить), Агнеш Кочиш достойна своих предшественниц, подхватывает тему, с которой те в разное время вошли в кинематограф, и развивает ее, наполняет наблюдениями и болями нынешнего дня. Судьба женщины в меняющемся мире – название этой темы. Не новой. Но всегда современной.
«Свежее дыхание» – история двух женщин, немолодой уборщицы и кассирши общественного туалета, и ее дочери-подростка, мечтающей об иной судьбе, а пока обучающейся профессии швеи. История двух одиночеств, двух развеянных социальной реальностью иллюзий, лишенная дидактики, с психологически точными портретами и выразительными деталями. Минувшей осенью на рижском «Арсенале» я смотрел этот фильм второй раз (в первый раз – в феврале 2006го, в Будапеште). Казалось, всё уже знаю: как они живут, как молча делят жизненное пространство и как незатейливо его декорируют, чтобы грубая реальность не торчала – чтобы хоть на минутку ее забыть, забить дезодорантом, скрасить телесериалом с любимым Микеле Плачидо-комиссаром Катани… Знаю, как этот сценарий жизни будет нарушен, как разовьются события, какой обезоруживающе неутешительный будет финал. И все-таки в эту реальность, так наблюдательно выписанную, погружаюсь как в первый раз: всё ново, странно, при этом глубоко понятно и – глубоко волнует. Начиная с эпизода, когда Виола, старшая из героинь, посещает вечер знакомств, на афише которого сердечко и слоган «Обретенные сердца», и после танцев, в ночи, ее провожает на окраину города мужчина, пробует обнять, она сопротивляется, он ей кричит, что все равно же она одна, а она ему, убегая: «Я не одна, у меня дочь…»
Не обманула: вот она, дочь. Маникальностремительно пробегает по маленькой квартирке и распахивает окна, чтобы избавиться от запахов, когда мать является с работы. А где та работает, мы только что видели. Виола убирает общественный туалет в подземном переходе. Проводит щеткой пол, заглядывает в кабинки, смывает писсуары. Возвращается домой. В трамвае принюхивается к рукам. А дома в ванне тщательно натирает себя мыльной губкой. Эти преследующие запахи – уже психоз, наваждение. Бытовой сюжет. Но и метафора, в которую плотно уложилось бытие.
Потом они, как чужие, сидят на разных концах дивана. Смотрят криминальный сериал. Их кумир красуется на вырезках из журналов, пришпиленных к стенке. Едва сериал заканчивается, мать и дочь молча расходятся по своим комнатам. Одиночество и безотрадность глядят из каждого угла в этом жилище, где вместо обоев на одной стенке, в полный ее размер, постер: соблазнительно красивый осенний лес. Он как раз фон в той самой мизансцене с телевизором и немало добавляет в рисунок этой жизни.
Кино Агнеш Кочиш – об иллюзии, на которую обречен маленький человек. Об искусственных запахах, об эрзацах. Об утешениях секондхенд. Последнюю аналогию подсказала сама лента: девочка, мечтающая о карьере модельера (за что ее в шутку называют «Версаче»), зарабатывает время от времени дополнительные копейки, украшая какими-нибудь блестками или нашивками приглянувшуюся в лавке «секондхенд» одежду.
В названии фильма, между прочим, тоже можно разглядеть скрытый знак. Его не то чтобы сама дебютантка сознательно туда вложила, но, безусловно, высказалось ее устами время. Кино затосковало, если хотите, по реализму. Да-да: «старому доброму», но жесткому. В венгерском молодом кино (в последние годы, надо заметить, увлеченно играющим «в жанры» и в разного рода постмодернистские увертки) это до очевидности так: затосковало. Но боюсь, что и в европейском кинопространстве такая тенденция наметилась. Сужу по тому, какие фильмы в последние годы получают призы на крупнейших международных кинофорумах: «Дитя» братьев Дарденов два года назад в Канне, боснийская «Грбавица» в прошлом году в Берлине… И сужу по успеху, какой имеет скромная на вид картина венгерки Агнеш Кочиш, собирая на разных фестивалях премии и номинируясь на авторитетнейшие призы. В минувшем декабре она среди пяти дебютных картин претендовала на приз Европейской киноакадемии, а в конце января соревновалась – вместе с четырьмя другими молодыми европейцами – за приз, специально учрежденный Ингмаром Бергманом для поощрения талантливой смены в кинокультуре. И вот теперь фестиваль молодого кино в Ханты-Мансийске, тридцать четвертый или тридцать пятый (я уже сбился со счета) в судьбе этой дебютной ленты.
Александр Трошин
ВЕНГЕРСКИЙ ОСВЕЖИТЕЛЬ
Агнеш Кочиш и венгерская новая волна
Венгерское кино переживает невиданный творческий бум. После смены общественно-политического строя, венгерское кино, на некоторое время ушедшее в тень, вновь вернулось к своему зрителю с началом нового миллениума. За последние пять лет в Венгрии сформировалось очень крепкое ядро режиссеров «новой волны». Среди детей этой новой волны числятся такие восходящие звезды, как бескомпромиссный Дердь Палфи, снявший немой хайтек детектив «Икота» и сенсационную кинобомбу «Таксидермия», экспериментатор Корнель Мундруцо недавно нашумевший фильмомоперой «Йоханна», копающийся в дебрях человеческого сознания Бенедек Флигоф, венгерский «джармуш» Роланд Враник, мультипликатор Арон Гаудер, создатель лучшей европейской анимации прошлого года «Восточный парк».
На фоне зацикленного на своих идеалах европейского кинематографа, венгры выглядят очень свежо и в каком-то смысле даже новаторски. Они отвернулись от характерного для Европы глубоко социального кино и блокбастеров национального масштаба, и снимают фильмы одновременно интернациональные и очень венгерские. Наряду с подъемом дальневосточного, латиноамериканского (особенно мескиканского) и скандинавского кино, мы однозначно наблюдаем и ренессанс венгерского. То, чем явились для европейского кино «светлые ветры» (название фильма Миклоша Янчо) венгерских режиссеров шестидесятников и семидесятников, тем может стать и «освежающая» волна венгерских режиссеров наших дней.
В маленький, но очень эффективный флакон «венгерского освежителя» бесспорно входит и дебютная картина Агнеш Кочиш «Свежий воздух». Продолжая традицию венгерских женщин-режиссеров Ибойи Фэкэтэ и Марты Месарош, Агнеш сняла социальную картину с неголливудским финалом. «Свежий воздух» где-то комедия, где-то драма, с чисто венгерским, но в то же время и общеевропейским лицом. Критики ее сравнивают с родственным венгерскому народу финнским режиссером Аки Каурисмяки. Как ни странно, но финна и венгерку объединяют не только общая, финно-угорская языковая группа и характерный «каурисмякивский» замедленный темп повествования, но и общественная проблематика. В обеих странах очень высока степень социальной чувствительности, а уровень самоубийств в целом по Финляндии и Венгрии являются одними из самых высоких в мире. В то же время картина Агнеша Кочиш не являет собой классический пример западноевропейских социальных фильмов, она смотрит шире и капает глубже. В то же время, делает это с изрядной долей классического восточноевропейского гротескного юмора.
В фильме «Свежий воздух» частная жизнь героев и проблемы коммуникации напрямую связаны с издержками рабочего места. Его герои, мать и дочь, находятся в поисках счастья в частной жизни. Одна из них ищет настоящую любовь, другая гонится за своими мечтами. Они обе задыхаются друг от друга, им не хватает личного пространства, свежего воздуха. Одна работает в привокзальном общественном туалете и ходит в клубы знакомств, другая учится в школе и мечтает стать дизайнером. Мать, приезжая домой, по привычке пшыкает в воздух освежитель воздуха, дочь открывает на распашку окна и запирается в своей крошечной комнатке. Все что они делают вместе это ужинают и смотрят на видео свой любимый итальянский сериал «Спрут». Очень характерны для изображения героев цветовая и световая игра, которую активно использует Агнеш Кочиш. Виолу, зрелую, но не потерявшую своих желаний женщину средних лет окружает яркий красный цвет. Ее одежда, make up, химозное и стерильное место работы, кухонный декор и все что находится в ее окружении говорят о неудовлетворенной страсти и желании расцветшего цветка глотнуть того самого свежего воздуха. Ее дочь Ангела, молодая, еще окончательно не «созревшая» мечтательница, «зелена» как несозревший плод. Ретрошторы в ее комнате, одежда, лампа, и многое другое окрашено в цвет молодости зеленый. Они словно находятся в аквариуме, откуда, то и дело вырываются за глотком кислорода, но вновь падают обратно в глубину своих проблем и переживаний. Как будто невидимые щупальца каждый раз тянут их обратно и не дают вырваться наружу.
Пересказывать сценарий картины будет делом неблагодарным, тем более что фильм базируется не на сюжете, а на настроении и атмосфере в которую нас погружает Агнеш Кочиш. Погрузитесь и в ее мир, чтобы жаждать свежего воздуха….
Шандор Козлов
Бинарная Оппозиция
Реализм фильма «Свежий воздух»
Кино, будь то развлекательное кино или авторское, в любом случае, находится в контексте событий, происходящих в реальной жизни. Оно, подобно амебе, реагирует на малейшие изменения состава среды, частью которой является.
Великая отечественна война породила отдельный культурный пласт, то же можно сказать и про Великую октябрьскую революцию «Броненосец Потемкин», «Олимпия» стали прямым отзвуком кинематографа на произошедшие события. Если кино реально отражает состояние вещей на данном этапе развития, то волейневолей приобретает историческую ценность, начинает служить документом эпохи, настоящим информационным ресурсом. Сознаюсь, я слабо представлял себе жизнь в Венгрии, так как там никогда не был. Теперь коечто всетаки знаю, благодаря кино. В эпоху ipod’ов и youtube.com наши дети и внуки многое будут узнавать о жизни в ХХ веке из кинофильмов.
Важную роль при отражении действительности в кадре играет киноязык. Здесь следует развести два понятия: реализм и все то, что им не является. Выбирая определенный метод повествования, можно влиять на зрительское восприятие подаваемого материала.
Отнюдь не все произведения кинематографа посвящены форсмажорным обстоятельствам и переломным моментам в судьбах народов, не остается без внимания и тематика личной повседневности. Здесь реализм здесь особенно необходим. Чтобы зритель задумался над проблемой, нужно, чтобы он в первую очередь поверил в происходящее на экране.
Отображая проблемы социума, невозможно не затронуть морально-этический аспект отношений. Киноконтекст выстраивается затем, чтобы дать ему свободу для развертывания, а значит, заставить героев принимать решения и совершать поступки, судить о правильности которых предстоит зрителю.
Перед нами как раз такой фильм, который заставит задуматься. «Свежий воздух» венгерской дебютантки Агнеш Кочиш фильм о социальных проблемах и моральных ценностях.
Немолодая женщина Виола, чтобы прокормить себя и собственную дочку работает уборщицей в общественном туалете. Ее дочь Ангела категорически против этого факта, что демонстрирует всякий раз, когда мать приходит домой. Она нарочито шумно раскрывает все окна в квартире и усаживается на подоконник. Вот оно – одно из объяснений названия фильма.
Общение между Виолой и ее дочерью практически не происходит. Она задает девочке лишь один вопрос: «Ты поела?», а по вечерам они вместе смотрят сериал, да и то сидя на разных краях дивана.
Проблема бедности, одиноких матерей, их подрастающих детей – герои картины поставлены в жесткие рамки ситуации, в которой необходимо делать выбор как вести себя, что чувствовать, чего хотеть.
Действие происходит на окраине Будапешта. Время года не ясно. Это либо поздняя осень, либо ранняя весна. Голые ветки, мрачные улицы. Тем не менее, героиня не унывает. Она превращает свой туалет в настоящий райский уголок. Комната обклеена бордовыми обоями, в шкафчике на стене стоят разноцветные освежители воздуха (еще одна отсылка к названию фильма). А в свободное время она, одетая она почти все время в красное, ищет по газетам или клубам знакомств новую любовь. В то же самое время девочка всегда мрачна, одета в зеленое (бинарная оппозиция максимально удаленных друг от друга цветов : «зеленый – красный», в хроматическом круге они располагаются на диаметрально противоположных позициях – так и наши героини невообразимо далеки друг от друга), рисунки Ангелы подстать ее настроению.
Только когда мать окажется беспомощной, лежа на больничной койке со сломанной ногой, дочка обратится к ней с помощью. Их разговор, правда, не станет насыщеннее. «Ты поела?» «Неа». Но что-то явно изменится, и вот уже Ангела, плотно зажав рот и нос платком, сидит в туалете и в перерыве между взиманием платы рисует новые дизайны одежды…
Круг проблем очерчен, ситуация ясна.
Почему человек устроен так что, чтобы стать чутким, искренним и перестать думать только о себе, должно произойти какое-то экстраординарное событие? Неужели ребенок никак не может понять, что мать, вставая каждое утро и идя на работу, не самую приятную на свете, делает это, прежде всего для него самого… Не очень здорово говорить правду в ответ на вопрос «Кем работает твоя мама?», если мама работает уборщицей…
Агнеш представила на суд зрителя сюжет, полный растерянности и боли – это история двух одиночеств, мастерски воплощенных в психологических портретах Виолы и Ангелы. Остается теперь думать, размышлять, в итоге соглашаться или не соглашаться с жизненной позицией, занимаемой героинями.
Трепов Дмитрий
Венгерское одиночество
Всеобщее одиночество
ОДИНОЧЕСТВО, ОДИНОЧЕСТВО, ОДИНОЧЕСТВО!!!!
Вот что транслируют все радиоприёмники мира…
За что нам стоит полюбить кино такого рода? За что нам стоит полюбить кино? За такую вот откровенность.
Они не искусны, они без прикрас расскажут нам простые, неоконченные истории: история мамы, работницы туалета, история дочери – ей четырнадцать, а это уже приговор… Они не используют музыку, у них – шум кровяного давления в ушах, это путь к глухоте, но глухоте не счастливой, не глухотеизбавлению, а к глухотеотчаянию… У них актрисы похожи на потерявшихся сестёрблизняшек Чулпан Хаматовой… Вы только представьте себе… Вы знаете, что Чулпан умеет плакать? Никто не умеет, а она умеет. Несмотря на голую пионерку и гений Кирилла Серебрянникова. Она умеет плакать вместе с детьми, а вы не знаете… И из каждой слезы Чулпан рождается звёздочка. И звёздочки эти, возможно, оплодотворяют мировых режиссёров. Режиссёров мира. По мере приближения к Мюнхену, частота звёздных вибраций спадает. Поэтому самая жестокая, звёздная трагическая вибрация достаётся странам восточного блока. Бывшего восточного блока. Обречённого восточного блока. И вот – чуть-чуть Хаматовой – её сияния – я увидел в венгерском фильме об одиночестве. В глазах девочки. Девочки и мамы. Девочки и её мамы. Венгерские девочкимамы, мамы и девочки… У них не бывает резких движений – о, это мудрость, по сравнению с истериками других бывших братьевславян… Или они не славяне? У них было одно с нами прошлое, советское прошлое…
И даже в отсутствии его примет, я – слышу… Я всё равно буду слышать Отсутствие Того, Что нельзя называть, Что и Составляет основу наших психотравм и подвигов, в отличие от незамысловато устроенных детей человека-паука – по ту строну океана – там, где каждая слеза – бриллиант, и бриллиант этот учтён, и отражается в умном глазу андроида… Или голема? В моём?!
Одиночество. Главная проблема, главный финал, награда и точка отсчёта.
В тридцатых годах молоденький некрасивый Жан Поль Сартр, сидя на скамейке, среди детишек и бонн, среди уточек и пенсионеров с запасными крошками, среди мировых катаклизмов и лесбийских манифестов придумал «Тошноту».
Хохочущий футболист Камю внезапно остановился, пропустил удар, закусил губу – капля густо капнула – придумал «Постороннего». Гитлер ничего не придумал, просто – прислушался. Сталин промолчал, ему ещё жену хоронить, у него вообще – кругом – ледяная пустыня. Одни маршируют браво, у других – предстоящие гешефты бурлят, копятся, у третьих – джаз, героин, фабрика грёз, а КАФКА УЖЕ УМЕР, УЖЕ ОТСМЕЯЛСЯ, УЖЕ ОТГРУСТИЛ!
И вот ничего не остаётся, и вот уже рэйвы во имя мира, и вот уже еда вместо бомб, и вот уже гламур стал кинической философией… И вот уже некому вспоминать о том, что есть непреложная формула ВСЯКОГО бытия. Всякой подлинной жизни, всякого осознания, всякой «отправной точки» осознания».
А осознание это там, где городской житель вдруг опоздает на трамвай, на котором каждый день (с понедельника по пятницу) ровно в семь тридцать, туалеты охранять, подавать бумагу, это вам не грядки полоть, тут особая, садистская эстетика, тут вам офис, дамы и господа, тут настоящий офис. Тут не покричишь, кричать у нас только попзвёзды право имеют, тут Соня Мармеладова с вечным шарфиком поганым, тут спасение – на дне… Осознание это там, где обыватель опоздает, городской житель оглянется, увидит, как пятнадцать лет назад на этот трамвай сел, как уехал, как не вернулся, как не свернул, и если нет у городского жителя немедленно с собой пистолета застрелиться, то он до дома дойдёт, ноги казённые, выдюжат, и не будет в нём милосердия, ни к себе, ни к домочадцам, потому что он на опоздавшей остановке познал ОДИНОЧЕСТВО, и теперь упиться этой чашей – только так, только мозгами об стену, да с силой, да с резонансом коротким, бессмысленным, словно скрипку об пол… Он ведь Одиночество как божественное Откровение познал. Он ведь такое сияние увидел, что глаза можно ложкой выковыривать – лишь посмеётся. Вот она, формула, вот оно, Открытие, вот свет, после которого – свет не мил.
И – Лучшие – в тот свет глядят, наглядеться не могут. И не фильмы снимают, а – воют. Стонут. Хрипят.
«Девочки, девочки, девочки мои…
Где вы, мои ноченьки, где вы, соловьи…»
И отчего-то такое искреннее, вопящее, рождается – в них, в венгерских одиночках, отягощённых Историей (как и я, как и я, как и… мы?)… И отчего-то мне кажется, что сартровская, позитивная, в конечном счёте, тошнота, и къеркегоровский паук, летящий в бездну, и сталинизм, холодномудрый, как звёзды, которых уж нет – всё это так далеко и нехорошо по отношению к близкому, тёплому, человеческому. Человеческому, ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ… Хорошему!
Хорошая ты, Агнеш Кочиш. А в мире иллюзий, в мире, утверждающем иллюзии, в мире, который подвергает сомнению даже одиночество – быть Хорошим – это Очень Много.
P.S.: Этот фильм имеет огромное значение… Цивилизация – это общественный туалет, неужели непонятно?!
P.P.S.: Мы с тобой пройдём сквозь тысячу слов, сквозь тысячу битв, ты и я.
Самые простые и самые искусные вещи – мы соберём в одну большую котомку, в один кожаный мешок. Так красиво!
Кожаный мешок и междометия под синим небом с белыми облачками. Кожаный мешок небытия. У маленькой крыски.
Вот и вся моя волшебная горочка, в которой прячутся мыши счастья! Из неё постоянно вываливаются окровавленные пчёлы милосердия и горящие коты, и у горящих котов есть имена. Егор, Егор и Негор. Сказка, грибы и сказка.
Древние поверья возвращаются в наш мир – трижды. Сначала как ужас-ужас, потом как ужас, потом как радость и детская улыбка. Сначала приходит древняя сказка в танке и деревянном циркуле, потом приходит древняя сказка в голливудском латексе, жареной кукурузе и сексе на заднем сиденьи большого автомобиля. Потом, когда все автомобили останавливаются, потом, когда нефть кончается… Нефть требует новой жатвы, новых удобрений, потом, когда люди становятся удобрениями, когда влажный искус становится основой и… конечной остановкой,
Когда соловьи и лён наконец-то становятся литературными кирпичами,
Когда всё-всё-всё заканчивается, радость и сказка становятся одним. И это одно идёт на двух ногах, обретает ноги. Вот и ещё одна ночь, вот и ещё один день. Мы двигаемся бесконечно – в бесконечность. В нас нет смерти, потому что в нас есть смерть.
Потому что мы знаем, что значит «до гроба». И знаем, что после. Андрей Ирышков