Анна Карамазофф / Anna Karamazoff (Рустам Хамдамов) [1991, СССР, Франция, драма, VHSRip]

Почему Ольгу Орлову не вписали? Она есть в ролях.

«Анна Карамазофф» (1991 г.). Рустам Хамдамов
Осенью 2007 года мне принесли бандероль, чтобы я не грустила в гипсе. От мамы и двух дочек. Они нашли меня в интернете и всей семьей очень любят. В Израиле. До этого они жили в Ташкенте. Я настороженно реагирую на такие звонки — с восторженными словами, но у нее в голосе было столько любви и желания, чтобы у меня все было хорошо, что я не могла устоять. И периодически присылают мне то ракушки с Мертвого моря, то косметику оттуда же, то большую пачку открыток по святым местам. И они спросили: «А что это за фильм „Анна Карамазофф“, мы видели в интернете, там ваша фамилия?». Я говорю: «Я не видела, потому что спонсировала наполовину Жанна Моро, там одна главная роль — Жанна Моро, это моно фильм».
Мне всегда был очень интересен Рустам Хамдамов, потому что я видела его потрясающую дипломную работу по Сарояну «В горах мое сердце». Я тогда общалась и с Никитой Михалковым, и с Андроном Кончаловским, и вся эта компания говорила о нем как о чуде. Он начал снимать «Нечаянные радости» с Леной Соловей и Наташей Лебле. Странный фильм. Его закрыли на середине. Мало того, что закрыли, ему закрыли вообще все. Он стал советским безработным, попал в черный список.
— Почему?
— А почему тогда закрывали, уничтожали? Не такой как все, особенный, непонятный. Не знаю. Не смогла у него спросить. Может, название? Это икона.
— Нечаянные радости?
— Да. Там человек на коленях у иконы. Икона в иконе. Он молится, кается, просит, и на него снисходит прощение. А потом, Рустам — абсолютный художник, с иным, чем у остальных, видением всего.
Мне позвонили в Новосибирск во время моих последних гастролей в Малом театре. Плохо слышно было, сказали, что с Мосфильма. Я ответила:
— Простите, пожалуйста, я десять лет не снимаюсь и не собираюсь.
— Ой, как жалко, а наш режиссер так просил вас разыскать, и мы долго искали, вы хотя бы дослушайте, не отказывайтесь сразу, мы дождемся вашего возвращения.
— А кто режиссер?
— Рустам Хамдамов.
— Как? Ему дали снимать?
— Ну да, в том-то и дело!
Мне объясняют, что в фильме только одна роль, и еще мальчик, а так все эпизодические, в разных вариантах возникающие, то узбечки какие-то в Ташкенте, то еще кто-то. Я услышала «узбечки» и кричу:
— Передайте ему, что я с радостью: узбечку, уздечку, собачку, кого угодно, я счастлива!
Мы встретились. Я ездила в свой любимый Таджикистан, я люблю в Средней Азии именно Таджикистан, хотя и в Узбекистане снималась, тоже интересная страна, красивая, но Таджикистан… Наверное, оттого, что горы, природа, там были красные горы, где мы снимали. Потом в Москве снимались, в какой-то квартире у нас горел костер, Таня Друбич играла младшую узбечку, я среднюю, а старшей была какая-то настоящая узбечка. Мы сидели в костюмах, бесценных, взятых из музея.
А потом помню какую-то сельскую школу, урывками, потому что я балдела от общения — рядом Рустам Хамдамов, живая Жанна Моро, не восхищаться этой актрисой невозможно. Ей было крепко за 60, после очень тяжелого периода в ее жизни, когда она всех и все далеко послала. И вот заинтересовалась этой картиной, вложила свои средства, как я поняла из разговоров вокруг меня, сама-то я вопросов не задавала. Очень рассчитывала на Канны, но фильм не получил Гран-при, она огорчилась и забрала фильм себе.
Его показали в Доме композиторов, но у меня в тот день был спектакль, а потом он в прокат не вышел, и я его не видела. И вот из Израиля принесли бандероль с диском, на котором «Мартин Иден» и «Анна Карамазофф». Так моя телефонная поклонница Элла Чистая, а теперь уже дорогой для меня человек сделала мне Подарок.
Рустам очень интеллигентный, вспыльчивый, но даже это у него интеллигентно. И безумно талантливый. Его что слушать, что смотреть. Он мне подарил свои рисунки. Там был художник Паша Каплевич. Это два антипода, потому что Паша громкий, талантливый. Он мне тоже рисовал. Он спросил: «Что ты хочешь?» У него увлечение было — он рисовал букет цветов зубной пастой, мелками, а потом проглаживал утюгом два листа и получались две зеркальные картинки. Я сказала:
— Паша, ты всем подарил, а мне ничего.
— Сделаю, а что ты хочешь?
— Красные горы хочу. И один букет.
— Сейчас будет.
Ну, два художника в одном фильме, Рустам сам художник и еще там была удивительная Наташа Рожина, художник по костюмам, и Жанна Моро общалась только с ней и доверяла себя только ей. А потом мы с Наташей подружились, я приходила к ней в мастерскую, у нее был молодой человек Саша Славин, они вроде собирались пожениться и вроде бы Наташа переживала кризис как художник, в общем, сложная была в мастерской жизнь. Потом Саша Славин попросил сняться у него в курсовой, и прототипом моей героини была Наталья, ее художественные муки, что она хочет писать и вдруг не может.
Они верующие люди. Наташа с характером о-е-ей, а Саша мягкий, вальяжный, спокойный, оба красивые. Потом мы как-то растерялись, они переехали, и я очень жалела, не могла найти. В результате осенью 2006 года я позвонила Рустаму Хамдамову, он отправил меня к Паше Каплевичу и Паша дал номер Наташиного мобильника. Я ей позвонила, попала на какое-то совещание, она сказала, что у нее своя фабрика одежды, она дизайнер… И она теперь Наталья Славина.
А дело в том, что, когда мне весной 2007 года предложили сценарий четырехсерийного фильма «Последняя репродукция», девушка по телефону сказала: «Тем более, вы с режиссером знакомы». И мне послышалась другая фамилия, плохо слышно было. Я удивилась: с кем я знакома? А потом привезли сценарий, и звонит мужской голос:
— Ну что, Ирочка, прочитала? Здравствуй, это Саша Славин.
— Саша! Ну, я же вас нашла! Почему Наташа мне не отзвонила? Я все время попадала не вовремя.
— Она мне говорила, но телефон твой не отпечатался, мы тебя долго искали.
И вдруг я поняла, что он и есть режиссер. Вот так я согласилась сниматься. Если б не он, наверное, не рискнула бы. Я там с низким голосом, вся такая странная, не очень приятная мадам.
— Но вы же сами озвучивали таким голосом?
— А мой привычный голос, каким я тебе что-то взахлеб рассказываю, туда не монтировался. Образ-то был вообще женщины монстра. Но я играла роли, где пользовалась нижним регистром. Так что все довольны, а я пока в панике. Хотя смотреть интересно, потому что кино выдержанное в одном стиле: и картинка, как сейчас говорят, и режиссура, и музыка, и актерский состав. Мне очень радостно было работать с Сашей.
— А как вы чувствовали, что Хамдамов талантлив? Как можно почувствовать талант?
— Сначала сердцем, потому что притягивает. Даже когда человек очень талантлив, но не очень приветлив и трудно с ним, меня все равно, как магнитом, тянет. А потом я же видела «В горах мое сердце».
— И чем он вас потряс?
— Ну, пойми, это 68-й год! Я же читала Сарояна, я его любила, но то, что увидела, меня взволновало необычностью восприятия его и подачи мне. Он по-другому все видит этот человек. Я не знаю, как бы я сейчас смотрела этот фильм. Ты не можешь представить, что мы тогда смотрели. Хотя в 60-е годы было много фильмов, которые брали за глотку, ком в горле или сердце болело, урожайный был период. Но это студент, выпускник и вдруг. Не знаю. Ты думаешь, это объяснимо? Вообще определение талант, гений… Люди пытаются поставить в какие-то рамки. Я не могу объяснить. Человека с большими способностями я могу объяснить, чем он меня взял. А талантливого не могу объяснить. Мы соседями жили на Тверской, он — ближе к улице Герцена, но я с собакой гуляла по его двору. И почему-то я зашла к нему домой: «Рустам, я гуляю с собакой, и она сама тянет до вашего двора». Мне хотелось про него узнать, хотелось его слушать, но он не очень-то рассказывает.
— А какие рисунки он вам подарил?
— Женские силуэты, карандашные.
— Сохранились?
— Да. Я его спросила: «Как же ты жил за границей, когда был без работы?» Единственное, на что осмелилась. Мы на «ты», значит, были. Он сказал: «Продавал идеи». Пошутил. Я не стала расспрашивать, что это значит. Но это такой светлый период. Знаю, что «Анна Карамазофф» — странный фильм, что героиня ходит по своим воспоминаниям. И в этих воспоминаниях появляемся мы, почему-то узбечки, она, наверное, в эвакуации там была. Разговаривала только старшая узбечка, быстро-быстро говорила, а мы сидели в национальных тяжеленных костюмах. Но все было жутко интересно, красиво, приятно и необыкновенно. Это человек, которому я всегда рада. Услышать про него, увидеть, встретить. Вообще счастлива, что он есть.

ZAZABAZA

посмотрев один раз, фрагменты несколько секунд, всю жинь искал "Нечаянные радости".
на вики пишут-
1974 — Нечаянные радости (фильм не закончен, пленка смыта; в дальнейшем был переснят Никитой Михалковым под названием «Раба любви»)
на кинопоиске -
Незавершенный фильм Рустама Хамдамова. Негатив был уничтожен по приказу руководства «Мосфильма» в 1974 году. Двенадцать лет спустя были обнаружены три с половиной коробки рабочего материала, сохраненные оператором Ильей Минькавецким. После досъемки и монтажа материал был включен в качестве одного из ключевых эпизодов в фильм «Анна Карамазофф».
не забить кадров, на дороге, Самойлова, Соловей, все эти сьёмки в стиле рэтро, красатище.
жаль, ужасно жаль.

Из истории сценария «Нечаянные радости»
"Когда-то давно мы с Геннадием Шпаликовым задумали написать сценарий о Вере Холодной для актрисы Инны Гулая. У неё была красота девятнадцатого века, внешне она была очень похожа на Холодную. Мы со Шпаликовым стали придумывать потихоньку сценарий, который назвали «Нечаянные радости», Это должна была быть «ретро-картина»: немая, черно-белая, комедия по жанру. Но потом что-то не сложилось, и дописывали мы эту историю уже с Фридрихом Горенштейном, с которым мне вообще очень повезло. Я начал работать с ним еще на «Первом учителе» - он писал диалоги к картине, и уже там проявил себя как потрясающий знаток характера человеческого. Фридрих Горенштейн – один из талантливейших людей литературы русской, и та страсть, с которой он умел выписывать характеры своих героев, - она в его прозе замечательной, и во всех сценариях, которые мы с ним писали. Он не был драматургом, с драматургией у него было слабовато. Но он был настоящим психологом, очень тонко чувствовал суть каждого описываемого характера.
Так что, этот сценарий был готов задолго до того, как я отдал его Рустаму Хамдамову, выпускнику ВГИКа, сделавшему очень талантливую дипломную работу. Я часто отдаю другим сценарии, которые пишу для себя. И тогда я подумал, что было бы здорово, если бы Хамдамов поставил этот сценарий. Сам я уже остыл к нему, другим занимался – меня интересовал чеховский «Дядя Ваня». В общем, я пошел к Сизову (директору «Мосфильма»), говорю: «Вот – талантливый студент, ВГИКа выпускник, я за него ручаюсь!» Сизов согласился, и Хамдамов начал снимать «Нечаянные радости». Но по ходу съемок у него начал возникать какой-то свой фильм в голове. Материал получался красивый, но мы не могли понять, из какой сцены какие кадры. Меня вызвали на худсовет, просили объяснить, что к чему в этом материале, потом вызвали Хамдамова. Он сказал, что сценарий ему не очень нравится, он хочет снимать «свою историю». Это заявление было довольно шокирующим для всех, но – что делать? У режиссера – «свою история», финансирование идет… Тогда его попросили написать хотя бы либретто того, что он снимает. Рустам сказал: «Хорошо!» и…исчез. Съемки остановили. Спустя несколько месяцев мне сказали, что он где-то в Ташкенте… Видимо, Хамдамов просто решил бросить эту работу. Конечно, он меня сильно подвел – ведь я же за него поручился! Тот же Сизов снова вызвал меня и говорит: «Теперь давай сам выкручивайся!» И тут попался под руку Никита, который тогда собирался снимать «Транссибирский экспресс» (этот сценарий тоже я им подарил)… Никита пришел на брошенную Хамдамовым картину, когда большая часть денег, отпущенных на неё, уже была потрачена. Но он – молодец, выкрутился. То, что он стал снимать, тоже было совсем не похоже на то, что придумывалось мной. Но когда я увидел «Рабу любви», то картина мне очень понравилась. Красиво снятая, музыка красивая, чудесные стихи для песни были написаны нашей мамой – в картине ощущались стилистическое единство и красота. Хотя, повторяю, это была уже абсолютно другая картина, которая ко мне не имела никакого отношения. В фильме рядом с мелодрамой появились комедийные куски – Никите это очень хорошо удается сочетать. «Раба любви» - очень зрелая картина, несмотря на то, что она всего лишь вторая у него. В диалоги, да и во всю драматургию картины он очень много привнес своего – там был такой фонтан фантазий, импровизаций – актерских, режиссерских! Никита – молодец, он мощно начал и сразу же сделал очень много в кино. Его следующий фильм «Неоконченная повесть для механического пианино» - это лучший Чехов в кино, какого я знаю. И в «Рабе любви» эти «чеховские» мотивы уже угадываются.
С Хамдамовым мы потом очень долго не виделись, и у меня никогда не возникало желание выяснить, почему он тогда так поступил. Равно как я никогда не слушал разговоров о том, что Никита что-то «позаимствовал» у Хамдамова для своей «Рабы любви». Это все сплетни, и к этому нельзя относиться серьёзно. Надо жить, зная, что о нас в любой момент кто-то может сказать гадость. Так было всегда – и во времена Чехова, и во времена Рахманинова, и сейчас, к сожалению, мало что изменилось..."
А.С. Кончаловский, журнал «Свой», № 8, 2005, с. 38.

1394049 У него всего 3 работы.

62204742Невозможно было не познакомиться с фильмом после этих рецензий и столь увлекательной, почти детективной истории:
http://www.kinopoisk.ru/film/25097/
Но просмотр поверг в уныние. Наверное, хорошо, что эта картина была скрыта от глаз широкой публики. Мне кажется, гениальность режиссера сильно преувеличена, он скорее «прекрасный дилетант», мастер псевдозначительной и как бы глубокомысленной картинки. Здесь есть подходящие темы для того, чтобы потрафить декадентствующей западной публике: репрессии, подозрения, потеря нравственных и жизненных ориентиров. Да и название «открытое для толкований», то есть заумное. «Анна Карамазофф» – больное, депрессивное кино. Но с некоторыми интересными эпизодами и визуальными находками. Такой позднесоветский сюрреализм. Напоминает дурной сон, если одним словом. По стилистике – некая смесь Соловьева и Бартаса. Что ещё? Понравился «фильм в фильме». Ну и приятно было увидеть Жанну Моро и Петра Мамонова в одном кадре.