Дриянский Е.Э. - Записки мелкотравчатого [1859-1985, PDF, RUS]

«Записки мелкотравчатого» печатались первоначально в «Москвитянине» (1851 г.) — первая глава, в «Библиотеке для чтения» (1857 г., № 9—10—12, глава 1 *—VI) и в «Русском слове» (1859 г.). В том же (1859) году «Записки мелкотравчатого» были выпущены отдельной книгой (как приложение к журналу «Русское слово»). Следующее издание появилось в 1883 году (в Москве). В 1906 году вышло, в качестве премии к журналу «Псовая и ружейная охота», новое издание «Записок». Наконец в 1930 году (в Москве, в изд-ве «ЗИФ») было выпущено, под редакцией известного пушкиниста П. Е. Щеголева, еще одно издание «Записок», с приложением «Скипидара Купоросыча» и повести «Амазонка».
П.Е. Щеголев, проделав огромный труд, не только способствовал новому переизданию старинной охотничьей эпопеи, но и по-настоящему «открыл» Дриянского как талантливого и оригинального писателя. Его вступительная статья «Об авторе «Записок мелкотравчатого» остается, по богатству документов и фактов, основным источником для изучения творчества Дриянского.
«Записки мелкотравчатого» и сейчас, через сто лет, читаются с интересом и наслаждением: время не омрачило их художественного блеска, не обесценило их, как драгоценный памятник охотничьего быта в «дореформенной» России.
Книга Дриянского оказывает на читателя поистине волшебное действие: она как бы ощутимо переносит его, - силой своей изобразительности, - в «век минувший», заставляет совершить сказочное путешествие в навсегда умерший мир, глубоко и остро изведать своеобразную красоту «отъезжего поля».
Дриянский в своих «Записках» с большим искусством использовал все те возможности, которые предоставляла ему форма «повести-путешествия»: перед читателем широко и вольно развертывается крестьянский и усадебный быт, проходит, четко отпечатлеваясь в памяти, целая галерея своеобычных и своеобразных людей.
Люди, действующие в «Записках», очерчены автором, как правило, во всех их индивидуально-характерных особенностях — внутренних и внешних, во всех их типических отличиях. Герои Дриянского — живые люди, и оттого-то так и восторгает его поэма, доносящая из прошлого ржанье и топот коней по осенним русским равнинам, заунывные вопли рогов, возбужденный крик и говор псовых охотников в чекменях и архалуках, в венгерках и казачьих шапках с малиновым верхом.
Разность человеческих характеров — одно из главных художественных достоинств «Записок». Читатель зримо видит (и ощущает) и холодно-чопорного графа Атукаева — этого прусского юнкера на российской земле, и охотника «с головы до ног» — Алеева, и добродушного Луку Лукича, и шута Хлюстикова, и Петра Ивановича — «младшего брата» Ноздрева. Я не случайно упомянул Ноздрева: Гоголь оказал огромное влияние на творчество Дриянского. В частности, гоголевская манера заметно выступает у Дриянского в обрисовке людей.
Вот, например, портрет богатого барина:
«На балконе появился, должно быть, папаша этой охотницы; в этом явлении, конечно, важность не велика, но велико и важно то, как лоснилось и отдувалось у этого папаши брюшко, солидное, хорошее, настоящее брюшко, как мягкий, нежный подбородок папаши лежал в виде подковы на вздутой манишке, словно невареная колбаса»...
В глубине этого описания заложена несомненная ирония. Но когда автор переходит к характеристике ловчих, доезжачих, выжлятников, то есть крепостных крестьян в охотничьем костюме, ирония сменяется у него нередко восхищением.
«Записки мелкотравчатого» показывают псовую охоту прежде всего как труд крепостных, а этих крепостных в цветном охотничьем наряде — как неистощимо изобретательных, разносторонне талантливых умельцев своего нелегкого, красивого и занимательного дела.
Все эти черты, свойственные самородно-талантливому русскому умельцу, великолепно воплощены в образе ловчего Феопена, классическом по его всесторонней художественной обрисовке.
Образ Феопена — это тот алмазный фундамент, на котором возвышается прочное, просторное и узорное здание «Записок». Феопен, знающий себе цену, очень умен и хитер, отважен и находчив, изобретателен и трудолюбив.
О труде Феопена достаточно свидетельствует такая, например, зарисовка: «На Феопена страшно было смотреть: как видно, ему не один раз пришлось окунуться с головой, потому что на этой голове не было ни одного сухого волоса, и сверх того за правым ухом и на виске лежала, лепешка болотной тины в виде пластыря; у ног его валялись мокрый картуз и бумажка с раствором табаку, в роде кофейной гущи».
Наивные и ограниченные кабинетные люди думали (и думают), что псовая охота — «барская забава», не учитывая, по своей близорукости, что это — народный труд, плоды которого полностью присваивались помещиками. Такой вывод логически и органически следует из внимательного чтения «Записок мелкотравчатого».
К числу художественных достоинств «Записок» относится и щедрое богатство языка, и живописность в изображении охоты, природы и быта.
Дриянский — такой же писатель-словолюб, какими были, несколько позднее, Лесков и Мельников-Печерский. Он воспринимал слово с исключительной чуткостью, с большой смелостью вводил нередко в свой словарь новые, на первый взгляд непривычные, словосочетания.
Волк «ощелкнулся»; «любуясь выступкой русака»; «припор света»; «отслушивая гончих»; «оттерся в кустах»; «огляженный зверь» —все эти (и многие другие) выражения подкупают именно смелостью и, одновременно, естественностью и простотой.
На редкость красочное богатство языка «Записок» сказывается не только в авторском повествовании, но, пожалуй, в еще большей мере — в разговоре героев, особенно в разговоре простых людей — крестьян и охотников.
Матерый русачина; сулетошмий... только что ужимается, пес, да уши щулит... лобанина такой,— «докладывает», например, гocподам о «подозрением» русаке пастух Ерема.
Особенно наряден и по-народному образен говор Феопена:
— Да тут какую свору ни дай — ототрется! Место короткое, дубы в охват, ржавцы, перелои, крепь, река. Собаку потерять недолго! Чуть какая озарилась, — тут и протянет лапки... Вот спросите у барина, как дорогой у них в дубках волка залавливал: разъехался, пришелся в дуб — только однова дохнул. А собака-то была какая! В свете первая! Ни разу не видал, чтоб он силился, либо што... Как зазрел — голову кверху, и пошел козырем отсчитывать!..
Или еще:
— От добра добра не ищут. Место в свете первое. Зверя — сила! А вчера, сидя на завалине, четырех перевидел на рыску... Лис выкунял; горит, грач-грачом! Самая пора; только бы вот тронуть — посыплют...
Широко, но, конечно, в меру необходимости, пользовался Дриянский и колоритным охотничьим языком, создавшимся в процессе столетий и столь же законным, как язык любой профессии, любой корпорации.
Сколько в этом языке народно-грубоватой грациозности и непосредственной поэзии, и как хорошо передает он смысл, раздолье и блеск псовой охоты! Все это особенно чувствуется при чтении «Записок мелкотравчатого», где, подобно жемчужинам, то и дело встречаются такие светящиеся и звонкие словосочетания, как «заркое порсканье»; «заяц начал уседать»; «надо замочить лапки»; «волк попятнал»; «огокал и второчил лисицу» и т. п.
В одном из своих примечаний к «Запискам» Дриянский очень тонко заметил по поводу закономерности и необходимости использования в них охотничьего языка: «Язык охотничий испещрен множеством таких слов и оборотов, которые могут казаться правильными и понятными только для одних охотников. Как передать, например, не изменяя смысл и не умаляя силы выражения: повис на щипце, заложился по русаку, заяц начал отрастать * и тысячи подобных терминов? В другом случае, избегая их и выражаясь языком книжным, я рискую подвергнуться нареканию у специалистов дела и заслужить справедливый от них упрек в непонимании предмета».
Язык «Записок мелкотравчатого», в общей сложности, настолько богат и разнообразен, что мог бы послужить материалом для специального исследования.
Дриянский, в совершенстве владевший языком, умело владел и даром живописности: он так подбирал и распределял краски, что, в результате, получалась совершенно законченная картина.
«На безоблачном небе солнце горело полным блеском. Охотники выводили на площадку оседланных лошадей; обе охоты разоделись в парадные костюмы: графские были в зеленых кафтанах, расшитых серебряным галуном, и в малиновых шароварах с широким лампасом; алеевские — в новых черкесках с яркой оторочкой, поясами, патронами, блестящими рогами; все это сходилось и составляло группу, от которой трудно было оторвать глаза; но лица у всех были светлее и торжественнее самого наряда. Вокруг этих молодцов прыгали и гремели ошейниками сворные собаки»...
В этом описании, которое, не преувеличивая, можно сравнить с жанровой картиной суриковского письма, скрыт и глубокий смысл. Выражение «но лица у всех были светлее и торжественнее самого наряда» говорит об осознании крепостными охотниками того, что предстоящая охота, «потеха» — их кровное дело, что именно от их талантливости и умения зависит ее успех. Здесь, на охоте они чувствовали себя как бы временными хозяевами, самостоятельными людьми, сознающими свою силу. Это чувство гениально выразил Л. Н. Толстой в той знаменитой сцене «Войны и мира», где доезжачий Данила грозится поднятым арапником на старого графа, протравившего волка.
Одной из особенностей Дриянского как художника было то, что он нигде не загромождал «Записки» ни длиннотами бытовых сцен, ни картинами природы: он всегда и во всем выдерживал чувство меры. Очень немногословный в изображении природы, писатель тем не менее предельно насыщал свой пейзаж светом и простором. Разве не ощущается, целиком и полностью, простор и красота погожей осенней степи в таком хотя бы описании: «По темной зелени перелесков играл подсохший лист, поблескивая золотистыми искорками, словно редкая седина в голове еще не устаревшего человека; цепляясь концами за жниво, кругом ,нас плавала длинная паутина: ее было столько, что издали, на припоре света, поле было как-будто накрыто хрустальным ковром; даль терялась кругом в глубоком тумане; кой-где гуляло стадо по изложинам; курился дымок, две-три бабы вертелись с граблями по жниву, да стрепета свистели крыльями, перелетывая стаями с пашни на пашню».
Если в обрисовке людей, особенно их внешности, Дриянский зависел от Гоголя, то здесь, в пейзаже, чувствуется влияние лаконически совершенной прозы Пушкина.
Дриянский был настоящим охотником — это явствует и из его переписки, и из той страстности, которая от начала до конца пронизывает «Записки мелкотравчатого».
3 марта 1853 года он писал Островскому, в связи с цензурными неудачами, постигшими его повесть «Квартет»: «Черт с ним (с «Квартетом») и со всею литературой! Лучше порскать!» И это «порскать» Дриянский великолепно запечатлел в образе охотника на лазу: «Это немой, окаменелый человек, одни полураскрытые, дрожащие губы да глаза, жадно устремленные на один дорогой для них пункт, дают знать, что это еще живой человек. А вот дикие, неистовые крики слились и покатились одной волной; чуткое ухо доносит охотнику, что зверь пошел «прямика», стая ведет к нему... О, тогда не глядите охотнику в глаза: вам будет и жалко и страшно следить за этими муками в человеке, у которого сперлось дыханье, остановилась кровь»...
Наряду со страстью и поэзией охоты, Дриянский неподражаемо воссоздал и ее быт (в частности,— впервые введенная в литературу сцена пирушки крепостных-охотников с ее замечательными фольклорно-охотничьими песнями, барской «золотой гривной» на смычок Звонарю и т. д.).
Как настоящий охотник, Дриянский обладал исключительной наблюдательностью: он — подробно и точно — ознакомил читателя и с техникой псовой охоты, и с повадками зайцев, лисиц и волков (между прочим, тонко подметив манеру «серых пометиков» не разбойничать в ближайших от логовищ деревнях).
Такой строгий и взыскательный псовый охотник как П. Мачеварианов писал в предисловии к своей книге *: «Е. Э. Дриянский в. прекрасном, живом охотничьем рассказе «Записки мелкотравчатого» высказал о псовой охоте во сто раз более, дельнее и поучительнее для неопытных охотников, чем сколько написано в обоих вышесказанных руководствах» («Псовая охота», «Реута» и «Псовая охота вообще» Венцеславского).
«Записки мелкотравчатого» — не только вдохновенная поэма о псовой охоте, но и ее своеобразная энциклопедия в художественной форме.
Кроме всего, «Записки мелкотравчатого» имеют и мемуарно-историческое значение. Еще Н. Ю. Анофриев отмечал в своей «Русской охотничьей библиографии», что «главные лица» «Записок» изображают известных тогда охотников: Алеев — Кареева, Бацов — Нитлева, а граф Атукаев — графа Палена».
П. Е. Щеголев оспаривал это утверждение: «отождествление героев Дриянского надо считать скорее продуктом охотничьей легенды, чем исторической действительности». Однако известный историк оказался не прав: в охотничьих журналах 70—90 гг. прошлого века появлялось немало статей (в том числе родственников Кареева), утверждающих, что Дриянский даже не изменил имени Феопена и названия усадьбы Кареевых («Братовка»). Для примера можно указать хотя бы на полемику между Н. П. Ермоловым и С.С. Кареевым в «Журнале охоты» за 1875 г. В одной из своих статей Н. П. Ермолов (в № 10) называет С. С. Кареева «племянником известного охотника Алексея Николаевича Кареева (в «записках мелкотравчатого» — Алексей Николаевич Алеев).
Бесспорно и социальное значение «Записок мелкотравчатого», показывающих в ряде случаев усадебный быт с определенной иронией и остротой. Но преувеличивать социальную сторону «Записок» нельзя: автор их вряд ли находился в идейном конфликте со своей средой, да и занимала его, как писателя, прежде и больше всего — охота.
Охотничьи наблюдения Дриянского не ограничиваются «Записками мелкотравчатого»: охотничья тема развивается им в целом ряде его крупнейших произведений («Притон»—1860 г.; «Амазонка»—1860 г.; «Изумруд Сердоликович» — 1863 г.; «Конфетка» — 1863 г.; «Скипидар Купоросыч» — 1870 г.). В некоторых из этих произведений («Конфетка» и «Скипидар Купоросыч») читатель снова встречается с героями «Записок мелкотравчатого».
Но творчество Дриянского далеко не исчерпывается произведениями, посвященными псовой охоте. Его перу принадлежат повести «Одарка Квочка» (1850 г.), «Лихой сосед» (1856 г.), «Квартет» (1858 г.), двухтомный роман «Туз» (1867 г.) и несколько комедий.
«Одарка Квочка» и «Лихой сосед» написаны опять-таки под сильным воздействием Гоголя: в первой повести варьируется трагикомическая история Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича,
во второй воссоздается — в фантастическом плане - старый казацкий быт.
«Квартет» и «Туз» целиком посвящены социальным проблемам и местами напоминают сатиру Щедрина (но вполне "благополучны" по своим выводам: добро побеждает зло).

Предисловие
I. Отъезд. — Проказы лешего. — Удачное salto mortale. — Картина ночлега охотников. — Бацов и Петрунчик. — Мелкотравчатые. — Котловина. — Гоньба. — Волк и Чаус. — Клинское. — Обед. — Савелий и Красотка.
II. Спор. — Тамбовская идиллия. — Подозренный. — Карай и Азарной. — Травля. — Явление из болота. — Застава из благородного материала. — Плен. — Новооткрытый способ продовольствовать армию. — Ганька и Мотрюха. — Новый инструмент. — Предмет сатисфакции с бабушкой. — Ужин под столом. — Дверь невидимка. — Побег.
III. Мы у Стерлядкина. — Что такое Трутнев? — Тревожная весть. — Братовка. — Алексей Николаевич. — Племя волкодавов. — Разногласица. — Феопен. — Выдержка гончих. — Отъезд в Чурюково.
IV. Статья intermedio о том, что такое ловчий, каков он есть, и каким ему быть подобает.
V. Что-то вроде проклятия. — Мордва русская и французская. — Ливрейный картуз и двойник его сиятельства. — Два новые штриха по Владимирцу и Бацову. — Чурюково. — Отзыв волков. — Ловчий и стая. — Травля. — Пирог. — Глухонемой.
VI. Бокино. — Новое знакомство. — Неудачное поле. — Полштоф в опасности. — Садка. — Травля встречных. — Отъезд.
VII. Мы на пути. — Игра в зевки. — Сныть, то есть страна, текущая млеком и медом. — Степь графини Отакойто. — Грозная весть. — Столб и надпись. — Миловидный дистаночный и зверообразный объездчик. — Феопен как дипломат, или вор у вора дубинку украл. — Представительная личность. — Лестное предложение. — Кое-что о русских глаголах.
VIII. Два слова о том, что дороже для псового охотника. — Степь. — Сурчины. — Вид острова. — Расстановка. — Свальная стая. — Новый род смерти, изобретенный Фунтиком. — Первое поле.
IX. Езда по сорам. — Травля оборотня. — Перемена квартир. — Могарыч. — Учитель-сочинитель. — Занятие, порождающее тоску и дремоту. — Опять Синие кусты. — Смерть Фунтика. — Отъезд.
X. Кочевая жизнь. — Крутое. — Зима-весна. — Бугры. — Еще одна хитрость лисицы. — Необыкновенные волки. — Крылатые звери. — Отъезд. — Бокино. — Производство в чин. — Заключение.
Примечания
Библиография произведений Е.Э. Дриянского