СОС Айсберг / SOS Iseberg (Арнольд Фанк) [1933, Германия, драма, приключения, DVDRip]

Из Мемуаров Лени Рифеншталь...
...
На следующее утро мы все вместе завтракали в гостиной. Гитлер
справился о том, как мне спалось, но в сравнении со вчерашним днем был молчалив.
Взгляд у него был отсутствующий. Затем он спросил у Брюкнера, готов ли
самолет. Брюкнер ответил утвердительно, и Гитлер проводил меня до дверей.
Там, поцеловав мне руку, сказал:
— Возвращайтесь здоровой. Расскажете мне потом о ваших
приключениях в Гренландии.
— После возвращения я дам о себе знать, — сказала я. — Берегите себя от
покушения.
Он ответил:
— В меня никогда не попадет пуля негодяя.
Голос его при этом был пронзительным.
Мы отправились в путь. Когда я еще раз оглянулась — до того как машина
стала поворачивать, — Гитлер все еще стоял на прежнем месте и смотрел вслед.
«SOS! АЙСБЕРГ»
Утром 24 мая я уже находилась на палубе английского судна под
названием «Бородино». Члены экспедиции приветствовали меня с большим
энтузиазмом. Всем хотелось знать, что случилось. Своей тайны я пока не
открыла. Фанк злился на меня, но вскоре все улеглось — он был перегружен
работой и разного рода проблемами. Кроме того, мое опоздание никому не
повредило, потому что «Бородино» отплыл на день позже. Один лишь Пауль
Конер, наш милый директор картины, впоследствии ставший в Голливуде
успешным агентом прославленных звезд, так никогда и не простил мне моей
тогдашней симпатии к Гитлеру.
Когда на следующее утро корабль отплыл из Гамбурга, нас всех, пожалуй,
волновал один и тот же вопрос: «Как будут обстоять дела в Германии,
когда мы снова вернемся домой?»
«Бородино» принадлежал только нам, киношникам. От капитана я
узнала, что это исключительный случай — получить от датского правительства
согласие на съемки в Гренландии. Разрешения не получали даже датчане,
так как нужно было охранять эскимосов от болезней цивилизованного
общества. На гренландскую землю могли высаживаться только научные
экспедиции.
Мы, «горцы», нашли море великолепным. Через три дня морская болезнь
была уже позади, и мы наслаждались покоем на палубе. Тут-то я и выдала
тайну, рассказав друзьям о встрече с Гитлером. Здесь, как и в Германии,
мнения разделились. Одни были его восторженными поклонниками, другие
относились скептически, большинство же он вообще не интересовал.
На палубе волнение: впервые увидели китов. Но еще большее
впечатление произвел первый айсберг, который двигался словно корабль под парусом.
Какая необыкновенная картина! Казалось, «плывет» наш фильм. На таком
вот белоснежном выступе мы проведем ближайшие месяцы.
Потом айсберги попадались все чаще — огромных размеров и
фантастических форм. Ночи становились все короче. Теперь и днем и ночью светило солнце.
Однажды утром я выглянула из иллюминатора и, к величайшему
изумлению, увидела землю. И тут же услышала крики матросов: «Уманак, Уманак!»
Корабль достиг цели, к которой плыл одиннадцать дней. Я быстро
выбралась из-под одеяла и бегом на палубу, к поручням. Какой сюрприз!
Громадная скалистая гора, вершина которой возвышалась над уровнем моря
не менее чем на тысячу метров! А у подножия — небольшой поселок. К
судну стремительно приближались каяки. Вскоре эскимосы поднялись по
веревочной лестнице на палубу и приветствовали нас белозубыми
улыбками, еще не зная, что в течение многих месяцев мы собираемся жить среди
них.
Так вот какая Гренландия! Вовсе не негостеприимная и совсем не серая.
Напротив, все покрыто зеленью. И отнюдь не холодно, можно ходить в
легком пальто.
Оказалось, мы со всех сторон окружены айсбергами. Английский капитан
умудрился провести невредимым сквозь этот ледяной лабиринт судно
грузоподъемностью 2000 тонн.
Приветствовать нас прибыл глава администрации Уманака — колонии,
насчитывающей 250 жителей. Мы сошли с ним на берег. Как приятно снова
ощущать под ногами твердую землю! Навстречу бросилась стая
изголодавшихся животных, насколько можно было разглядеть — собак.
Наши глаза были восхищены великолепным волшебством красок, но нос
констатировал, что ужасно пахнет рыбьим жиром. Повсюду валялись
рыбные отбросы, да и собаки что-то ведь оставляли после себя. Весь воздух был
пропитан запахом ворвани. Мы прибыли в удачный момент: только что
китобойное судно подтащило к суше гигантского кита, и мы узнали, что такой
улов случается раз в несколько лет. Среди эскимосов царило большое
оживление. Один-единственный кит позволит им теперь несколько месяцев
прожить в Уманаке. Огромная туша, насколько возможно, была вытянута на
сушу, затем по киту туда и сюда забегали люди и стали резать его на
крупные куски. Сапоги их были пропитаны кровью, лица, покрытые потом,
сияли от трудового рвения. Голодные собаки жадно насыщались
внутренностями и отходами, настолько жадно, что на следующий день некоторые из них лежали с набитым брюхом мертвыми. Китовое мясо солили и вывешивали
для сушки. Над берегом, словно густое облако, висел тяжелый запах.
Мы убежали обратно на корабль, на котором как раз началась разгрузка.
И тут мы впервые увидели, какую уйму ящиков вмещало чрево нашего
судна. Потребовалось восемь дней, чтобы доставить на сушу весь груз. Все это
время мы жили на борту.
Когда были распакованы и собраны три аэроплана Удета, эскимосы
крайне удивились. Уже через несколько дней гидросамолет был спущен на воду,
и Эрни поднял его в воздух для пробного полета. Великолепное зрелище —
наблюдать, как он, лавируя между айсбергами, отрывается от воды и затем
элегантными петлями кружит над плавающими ледяными крепостями.
Но вот разгрузка судна закончилась, и пришло время прощаться с
кораблем. Зная, что мы теперь почти на пять месяцев остались на этом берегу на
севере Гренландии, без связи с Европой, в чужой стране и среди людей,
далеких нашему миру, мы переживали отплытие судна довольно болезненно.
Нам предстояло спать в небольших палатках, к тому же не было
возможности, как в горах, быстро вернуться, если одолеет желание принять горячую ванну. В задумчивости смотрели мы вслед удаляющемуся столбу дыма, пока судно не скрылось за айсбергами.
В месте расположения лагеря, удаленного на двадцать минут ходьбы от
запаха ворвани Уманака, была сложена в штабели уйма деревянных
ящиков. Сначала распаковали палатки и ящики с инструментами, чтобы можно
было устроить спальные места, потом стали осматривать ближайшие
окрестности в поисках наилучшего, по возможности защищенного от ветра места
с красивым видом, чтобы разбить лагерь. Мы не знали, что сейчас — день или
ночь. На небе непрерывно светило солнце. Из пустых деревянных ящиков
мужчины соорудили примитивную мебель. Появились столы, стулья,
небольшие комоды, кое-что мы накрыли красивой клеенкой. Я купила у эскимоса
собачью шкуру и использовала ее как коврик перед кроватью.
Со временем палаточный городок благоустраивался. У нас была даже
собственная кухня. Две небольшие палатки мы превратили в темные комна-
ты для проявления пленки, а в двух других, больших, все вместе трапезни-
чали. Из пустых, плавающих в море бочек из-под бензина наш умелый руко-
водитель съемок соорудил сказочные сходни, а доктору Зорге предстояло с
помощью готовых к услугам эскимосов изготовить клетки для белых медве-
дей.
Далекие от кино люди зададутся вопросом, почему мы взяли с собой в
Гренландию белых медведей, когда в Северном Ледовитом океане они водят-
ся в достаточном количестве. Фанк уже ответил на этот вопрос. Как
представляет себе любитель съемку следующей сцены: «Пока члены экспедиции,
ничего не подозревая, спят в палатках, к берегу подплывает белый медведь,
чтобы напасть на них»? Неужели кто-нибудь полагает, что подобные кадры
могут получиться с «вольными» медведями? При съемке
научно-популярного фильма без игрового действия мы могли бы целыми днями охотиться за хищниками, пока не набрели бы на одного. И если бы мы действительно увидели дикого белого медведя, тот со скоростью, на какую только способен, улепетнул бы от нас подальше. Наконец, никто из участников экспедиции не согласился бы — из желания показать все в «натуральном» виде, — чтобы его съел белый медведь. Ни одному человеку в мире не удалось бы управлять действиями зверя так, как того требует режиссер.
Кстати, три наших медведя отнюдь не были послушны как собаки. Это
были заматеревшие, дикие создания, возможно, даже более злобные, чем те,
что жили на воле. Их гамбургский сторож не отваживался дотронуться
рукой даже до клетки. Поэтому-то мы и не знали, получатся ли игровые сцены.
Чтобы не держать зверей все время в клетке, мы попытались построить им
своего рода вольер. У нас были для этой цели с трех сторон скалы, которые,
правда, при приливе возвышались над водой всего лишь на два метра.
Четвертой стороной медвежатника служило открытое море. Этот выход
пришлось закрыть большой проволочной сеткой, опущенной на глубину четырех
метров, до самого дна бухты. Мы полагали, что этого достаточно, чтобы
медведи не смогли выбраться на волю.
Теперь для Томми, самого крупного медведя, настала долгожданная
минута — дверь клетки открылась. Он осторожно высунул голову наружу,
немного поводил ею из стороны в сторону — и плюхнулся в воду. Там он с
понятным удовольствием стал выполаскивать из шкуры грязь, накопившуюся
за долгий срок плена. Оба его коллеги с завистью наблюдали из клеток. Но
вскоре мы поняли, что недооценили Томми. Вначале он попытался
вскарабкаться на скалы — падающие камни загнали его обратно в воду. Мы решили, что придумка с вольером-медвежатником не оправдывает себя. Ибо не мог же кто-то из нас постоянно стоять на скале и отгонять медведя. А зверь уже
нашел выход. Он погрузился в воду и стал искать место, где можно
выскользнуть. Проволочная сетка доходила до ровного дна. Не найдя никакой дыры, медведь отгреб лапами мягкий ил — и вот он уже на свободе. Мы издавали
воинственные крики, но беглец еще быстрее плыл от берега в открытое
полярное море. За ним тотчас же бросился вдогонку на своем каяке эскимос
Тобиас, смелый охотник на медведей, побывавший уже в экспедиции Веге-
нера. И действительно, ему удалось ловко отогнать зверя назад к берегу. Но
в клетку Томми уже больше не пошел, не соблазнил его даже самый лучший
кусок тюленины. Он не без удовольствия плавал себе в заливчике, и двум
участникам экспедиции пришлось следить за ним и пресекать всякую
попытку снова вырваться на волю.
Все в эти дни спали плохо, так как любой шорох связывали с медведями.
Наконец, на четвертый день Томми прекратил борьбу с урчащим желудком
и засеменил назад в клетку — дверь тотчас захлопнули.
За исключением нескольких сцен с эскимосами, вся наша работа должна
была проходить на айсбергах и льдинах. Таким образом, предстояло найти
айсберг, на который можно было бы забраться, по возможности, с
наименьшим риском. Поскольку мимо Уманака ежечасно проплывало бесчисленное количество ледяных глыб, выбор был достаточно большой, но скорость такая, что за несколько часов они удалялись от лагеря на сотни километров.
Существовала и еще одна проблема. Снимать на айсберге нужно было не
один день, а в течение нескольких недель. Однако срок жизни любого из них
куда короче. Айсберги — отнюдь не надежная «почва» под ногами, я считаю их опаснее горных ледников. Когда от ледяной горы откалываются куски, грохот бывает настолько сильным, что создается впечатление, будто палят пушки боевого корабля. Никто из нас не представлял себе, как можно взойти на столь
шаткие «подмостки», не говоря уж о том, чтобы работать на них. Выражение
лица нашего режиссера день ото дня становилось все мрачней. Он начинал
понимать, что недооценил опасности: во время каждой съемки ему
придется рисковать жизнями людей.
Как-то утром Фанк созвал всех и сообщил, что, посоветовавшись с
учеными, решил перенести лагерь внутрь фьордов Гренландии. Тамошние айсберги только-только оторвались от ледника, поэтому более устойчивы и прочны. Он надеется отыскать айсберг, севший на мель у берега и утративший
благодаря этому склонность к скитаниям.
Мы располагали всего двумя небольшими моторными лодками.
Перебазировать на них все имущество было невозможно. Продукты питания и
палатки должны остаться в Уманаке и доставляться к лагерю во внутренней
части фьорда лишь по мере надобности.
Фанк взял с собой двенадцать человек, остальные остались в Уманаке. К
слову, в группе я была отнюдь не единственной женщиной, как почти всегда
раньше; из тридцати семи участников экспедиции девять принадлежали к
прекрасному полу.
Научные работники взяли с собой жен, Удет — рыжеволосую подругу
голубых кровей со странным прозвищем Вошь, Фанк — секретаршу Лизу,
ставшую впоследствии его женой. Кроме того, с нами была еще и очень
изящная дама — жена американского режиссера Мартона, который наряду с
нашим фильмом снимал комедию под названием «Эй, вы, там, на Северном
полюсе», с участием Гуцци Ланчнера и Вальтера Римля.
Поскольку в начале съемок я не была занята, то всей душой наслаждалась
свободой, равно как и окружавшей меня арктической природой. Воздух был
мягким как шелк, и погода стояла настолько теплая, что можно было ходить
в купальном костюме, но тут объявился бич в виде мошкары. Чтобы спастись
от москитов, я собрала свою байдарку, отгребала в купальнике подальше в
море и отдавалась на волю волн, час за часом, до обеда. Проскальзывала
через ледяные ворота, мимо сверкающих айсбергов, проплывала сквозь
поблескивающие гроты, стены которых сверху и вплоть до поверхности моря
переливались зеленым, розовым, голубым и фиолетовым оттенками.
Несколько раз мне встречались эскимосы в юрких каяках, возвращавшиеся с
охоты, — они приветствовали меня улыбкой.
Однажды тайком от всех я перенесла из палатки в байдарку резиновый
матрас и подыскала себе айсберг с пологим основанием, на которое можно
было легко взобраться. На нем образовалось небольшое озерцо из талой
воды, сверкавшее словно изумруд в окружении бриллиантов. На айсберге
царила такая жара, что я смогла принять освежающую ванну. Потом легла
на матрас и стала загорать. Такой свободной и беззаботной я редко себя
ощущала; мой ледяной корабль тем временем продолжал неспешный путь
по фьорду.
Неожиданно оглушительный грохот прервал мои мечтания — гора стала
раскачиваться, море накрыло меня волной, я соскользнула на животе вниз по
склону и крепко вцепилась в байдарку. К счастью, айсберг не перевернулся
окончательно, а только раскачивался из стороны в сторону как маятник.
Мало-помалу он успокоился, и лишь после этого я увидела, что произошло.
На части раскололся не мой айсберг, а соседний. Он ворочался в воде как
гигантское чудовище, от него то и дело откалывались новые куски льда,
которые вызывали большие волны. Я отплыла подальше от опасности. Это был
первый и последний раз, когда я поднялась на айсберг ради собственного
удовольствия. Режиссеру об этом приключении я, естественно, ничего не
сказала.
После расставания с Гансом Шнеебергером я дала себе клятву никогда
больше не влюбляться, но не смогла ее сдержать. Уже несколько дней меня
сбивала с толку пара кошачьих глаз — принадлежали они члену нашей
экспедиции Гансу Эртлю. Как и швейцарского горного проводника Давида Цогга,
Фанк взял его с собой в качестве специалиста по вырубанию ступенек во льду,
которые были необходимы для подъема на айсберг. Из всех мужчин —
членов экспедиции он был, несомненно, самый привлекательный.
Темпераментный и восторженный, он часами приковывал внимание своим даром
рассказчика.
Когда я снова собралась отплыть на байдарке, Ганс отправился со мной,
чтобы, как он сказал, научить правильно грести. Легкий флирт неожиданно
перерос в страсть. Я забыла о своих благих намерениях и была счастлива.
Оба мы были людьми с хорошо развитым зрительным восприятием и очень
любили природу. Вместе охотились и рыбачили, пока еще оставалось на это
время, и вскоре стали неразлучными.
Стоило только в морскую воду опустить ведро — оно тут же наполнялось
рыбой. Больше рыбы, чем воды. А так как Ганс был великолепным поваром —
он научился этому еще в монастырской школе, — то готовил для нас
вкуснейшие рыбные блюда. Мог даже тюленину, которую мы обычно находили
несъедобной, превратить в деликатес. Мясо с сильным специфическим
запахом он несколько дней вымачивал в уксусе, добавлял зеленый лук и
лавровый лист, заправляя потом необычайно вкусным соусом из
консервированных сливок.
Этим райским состоянием безоблачного счастья мы наслаждались почти
целую неделю. Потом режиссер отправил Ганса в новый лагерь, который
предстояло разбить дальше на севере, а мне вместе с другими женщинами и
несколькими мужчинами пришлось остаться в базовом.
Теперь наша экспедиция состояла из трех частей: основной стоянки в
Уманаке, рабочего лагеря Фанка в Нульярфике и взлетной площадки Уде-
та в Иглосвиде, в ста километрах от поселка. Там с Удетом жили летчик
Шрик, механик Байер и Шнеебергер, который снова, как и на Пиц-Палю и
Монблане, проводил съемки с самолета. Летать в Гренландии совсем не
просто, как показалось в первый день. Тогда море возле Уманака было
относительно свободно от айсбергов, теперь же бухта вновь заполнилась льдинами.
Гидросамолеты не могли приводниться, а посадить «Бабочку» на здешней
холмистой местности было невозможно. Поэтому пришлось искать место,
свободное ото льда. Единственное, что удалось найти, — Иглосвид, на
большом расстоянии от Уманака. Но как в таком случае поддерживать связь?
Удет нашел практическое решение задачи, которое, правда, мог реализовать
только он, гениальный летчик. Ко всем съемкам с его участием Фанк
написал подробные инструкции о том, что надлежало делать Удету в воздухе,
точно указал направления полетов, сопроводив их рисунками. Письмо
положили в почтовый мешок и прикрепили к верхушке длинного шеста. Этот-то
мешок Удет на самолете должен был подцепить крюком, закрепленным на
канате. Чтобы успешно справиться с этой задачей, пилоту пришлось сделать
над шестом несколько кругов. Если бы не его мастерство аэросъемки никогда
бы не удались.
Наконец мы получили сообщение от Фанка, которое Удет сбросил в
мешке над Уманаком. Радостного было мало. Фанк углубился во фьорд, где они
снимали на льдинах, но, как он писал, работать там очень опасно. С двух
сторон залив «обнимают» два ледника: Умиамако и Ринка, от которых
еженедельно откалываются куски. Глыбы, отрывающиеся от материковых
глетчеров, столь огромны, что приводят в волнение воды всего фьорда. В эти
часы ни одна лодка не может находиться в воде — от волн даже большие
айсберги начинает бросать из стороны в сторону, и они разрушаются. Лодку же
неизбежно разнесло бы в щепки. И все же, чтобы добраться до лагеря
Фанка, мы должны были плыть. Отправляться в путь можно только при
спокойной воде. Но когда она будет спокойна? Не существовало никаких расчетов, предсказывающих, когда лед станет откалываться. Нам пришлось бы плыть по опасному фьорду сорок километров.
Через несколько дней прибыла лодка «Пер», чтобы забрать меня и двоих
из трех медведей. Фрау Зорге хотела плыть вместе со мной — соскучилась по
мужу. И вот настал момент отправки в опасное путешествие. Груз моторной
лодки состоял из «капитана» Крауса, двух женщин, пары медведей,
множества ящиков с продуктами и керосином. Было ясно, что Фанк снова — уже в
который раз — вовлек всех нас в авантюру.
Поскольку очень похолодало, то мы, женщины, спустились в каюту, где,
правда, было мало места для отдыха. В крошечном помещении нашлось
нечто вроде нар, примерно такой же ширины, как не самая узкая гладильная
доска. Чтобы поместиться на них вдвоем, нам с фрау Зорге пришлось
крепко обняться. Стоило только одной из нас задремать, и ослабить руку, как
другая тут же падала вниз на банки сардин. Пахло сырой древесиной,
медведями, остатками еды и керосином. О борта «Пера» ударялись льдины.
Так плыли мы много часов кряду, сначала в молочно-белых, как бы
предрассветных сумерках, потом под лучами яркого солнца. Проголодавшись, мы
отыскали в запасах банку с ливерной колбасой и вскипятили на спиртовке
воду для пары чашек чаю. Затем, утомленные и чумазые, выбрались на
палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Тут сразу пропала всякая сонливость.
Мы были потрясены необычайностью ландшафта. Берега фьорда
образовывали угольно-черные отвесные скалы, а вокруг лодки колыхалась
поблескивающая масса ледяной крошки, сквозь которую с трудом прокладывало дорогу утлое суденышко. Всё вокруг было накрыто пеленой нежно-голубого
тумана. Мы безмолвно сидели на бухте канатов и восхищенно взирали на
этот невероятно красивый пейзаж.
Голос рулевого Крауса вывел нас из созерцания.
— Продвигаться дальше невозможно, — сказал он.
— Что же будет? — спросила я в беспокойстве.
Он только пожал плечами:
— Это ведь Гренландия.
Но тем не менее попыток пробиться дальше не оставил. Если впереди
открывалась узенькая полоска воды, катер немедленно проскальзывал в нее,
но вскоре ледяное поле закрылось окончательно и безнадежно. Продолжать
пробираться дальше нашему рулевому показалось слишком опасным, так как
в этом случае можно не вернуться назад. Неприятное предположение.
После суток плавания мы были не более чем в часе пути от лагеря Фанка и все
же отделены полной неизвестностью.
Вдруг из воды, раздвигая льдины, прямо пред нами вырос огромный
торос. Наша лодка очутилась в ледовом плену. Берег казался достаточно
близким, и я стала раздумывать, можно ли попасть на него, перебираясь с
льдины на льдину. Это было единственным возможным спасением. Герда Зорге
тотчас согласилась. Краус с медведями остался на катере. Если достигнем
лагеря, пошлем ему помощь. Итак, в путь!
Нам повезло — добрались до берега. А потом зашагали по холмам и
скалам, пока через час не увидели стоящую словно небольшой гриб белую
палатку Фанка. Мы стали кричать, петь с переливами на тирольский лад, орать
во весь голос, и действительно из белого гриба вышел человек и поглядел
вверх. Из палатки высыпало много народу. Сбежав по откосу, мы попали в
объятия коллег. Далеко между льдинами застряло наше небольшое
суденышко, но уже на следующий день благоприятное течение разогнало льды и
освободило его. В Нульярфике было три палатки. В них жило пятнадцать
человек. Погода, слава Богу, была хорошей, и мы смогли, наконец, работать.
Съемки складывались много труднее, чем полагал Фанк. Часто льдины
разламывались, и актеры попадали из одной холодной ванны в другую. Особой
опасности при этом подвергались камеры. Упади они в воду — пиши
пропало. Ждать прибытия новой аппаратуры из Европы было бесполезно.
Зеппу Ристу почти каждый день приходилось плавать между льдинами,
которых носило течением — форменное издевательство. А Фанк был
безжалостен. Он снова и снова отыскивал еще более красивый пейзаж, и Зеппу
вновь приходилось окунаться в ледяную воду. Невероятно, что творил этот
человек! Но ему пришлось заплатить за это слишком высокую цену. Всю
оставшуюся жизнь он не мог избавиться от тяжелого ревматизма.
Я тоже легкомысленно попыталась однажды прыгнуть в ледяную воду, но
дольше одной минуты не выдержала. В первое мгновение я даже не поняла:
вода ледяная или горячая как кипяток. Ощущение после купания было
потрясающим. Эскимосы с удивлением смотрели на нас. Поскольку вода
холодная как лед, плавать они не умели. Им было удивительно, что люди могут
двигаться в воде как рыбы.
Очень было приятно, что прибыл Кнут Расмуссен — помочь в съемках с
соплеменниками. Аборигены на него смотрели как на своего короля. Он
владел эскимосским языком — его мать была гренландкой. С ним мы
переселились в небольшой поселок Нугатсиак, где был устроен праздник. Здесь
мы по-настоящему узнали весело улыбающихся эскимосов. Они были
большими детьми, которые от всего незнакомого, приходили в безграничное
изумление. Добродушные, беззаботные, готовые к самопожертвованию, они ни за
что на свете, далее за двадцать китов, не стали бы проплывать на каяках мимо
айсберга. Когда им предлагали подобное, они отвечали: «Айяпок, айяпок»
(«очень, очень плохо»). И даже Расмуссен, кумир и земляк, не мог подвигнуть
их на это.
Но, к несчастью, в сценарии все игровые моменты происходили на
айсбергах и льдинах. И мы все хорошо знали, что каждый день мог произойти
несчастный случай. Тем не менее Фанк хотел попытаться снять сцены на
айсберге, иначе пришлось бы вообще прервать работу. День за днем, глядя в
бинокль, он искал возможно более устойчивую площадку, которая с одной
стороны полого спускалась бы к морю, чтобы мы могли выбраться на нее из
лодок. Наконец нашлась такая, что годилась для подобной цели.
Отправились только самые необходимые участники да еще белые медведи. Именно там должны были сниматься первые сцены с моим участием.
Айсберг оказался гигантом высотой не менее восьмидесяти метров.
Приблизившись вплотную, мы увидели, что уходящая в море стена
возвышается над основанием на добрых пять-шесть метров. Это слишком большая высота, чтобы можно было поднять тяжеленные клетки с медведями. Эртлю и Цоггу удалось вырубить в отвесной ледовой поверхности ступени, забить
страховочные крюки и затащить наверх аппаратуру. Я поднялась с первой
группой. Лишь оказавшись наверху, я получила истинное представление о
размерах этой чудовищной ледяной громадины, которая шла своим
неспешным путем в Ледовитом океане. Чтобы добраться до самой высокой точки,
пришлось идти целых полчаса. Я с несколькими мужчинами стояла
примерно в пятнадцати метрах от кромки льда, когда под ногами мы ощутили
легкое подрагивание и услышали глухой шум. Прежде чем нам удалось
подбежать к кромке, задрожало во второй раз: я с ужасом увидела, как появилась
и стала быстро расширяться трещина — от айсберга откололся большой
кусок, и четверо наших людей рухнули в море. Воздух наполнился
оглушающим треском и грохотом, к которым добавились крики взывающих о
помощи. Все застыли от ужаса. Вверх взметнулись гигантские столбы воды.
Испытывая смертельный страх, мы подползли к только что образовавшейся
кромке льда и увидели нашу лодку, которую словно ореховую скорлупу
бросало из стороны в сторону между торосами. Люди в воде из последних сил
боролись за жизнь — ведь некоторые из них не умели плавать. Из лодки им
бросили канаты. Я беспомощно наблюдала, как Ганс Эртль, Давид Цогг,
Рихард Ангст и Шнеебергер исчезали под водой, потом снова появлялись на
поверхности и пытались вцепиться в края льдин. Первым удалось спасти
Ганса—с помощью длинного шеста, протянутого ему с лодки, потом вытащили
других, не умеющих плавать.
Лодке удалось подойти совсем близко к месту отлома айсберга, и нас в
большой спешке сняли с помощью лестниц и канатов. Каждое мгновение от
айсберга могли отломиться новые глыбы. Мы вздохнули с облегчением,
только когда оказались вне зоны опасности. К счастью* камеры и белых
медведей ранее переправить на айсберг мы не успели.
Ужас не покидал нас много дней. Ни у кого больше не было желания
рисковать жизнью ради фильма. Полярное лето уже близилось к концу, а на
айсберге еще не было отснято ни метра пленки. Становилось холоднее, ночи
удлинялись, и на сушу и море опустились сумерки. Настроение упало до нулевой отметки.
ДОКТОР ЗОРГЕ
Девять дней назад доктор Зорге поплыл во фьорд, чтобы прове-
сти измерения скорости расколов. Для исследования было важно знать, как
быстро движутся ледники. Ученый поплыл на складной байдарке один, не
взяв с собой даже палатки. С тех пор у нас не было от него известий.
Продукты давно должны были кончиться. Герда, его жена, и все мы страшно
беспокоились. Фанк велел готовить спасательную экспедицию, но тут один из
эскимосов, охотившийся во фьорде на тюленей, доставил нам среднюю часть
байдарки Зорге: он выловил ее по пути. Что еще мог означать этот обломок,
как не то, что ледовые массы раздавили лодку. На побледневшем лице Гер-
ды Зорге не дрогнул ни единый мускул. Лишь после того, как в мертвой
тишине она вышла, чтобы передать Фанку планы и схемы мужа, из ее глаз
хлынули слезы.
На поиски были высланы лодки и самолет, с нами вместе ждали известий
и эскимосы. Удет возвратился только через четыре часа; он обыскал весь
фьорд, на всем его протяжении в сорок километров, но не смог обнаружить
никакого следа Зорге. Он пролетал и над айсбергами. Приходилось считать
доктора погибшим. Но Удет хотел сделать еще одну попытку. Мы снова
долгие часы ждали его возвращения.
Уже начало смеркаться, когда послышалось гудение самолета. Когда он
пролетал над нами, едва не задевая головы, все увидели, что летчик машет рукой,
и поняли: он принес добрые вести. И действительно, Удет нашел Зорге в самом
конце фьорда, у подножия ледника Ринка. Мы завопили от радости, наши
друзья эскимосы тоже стали бурно ликовать. Хотя горючего в баках оставалось
мало, Удет хотел слетать во фьорд в третий раз, чтобы сбросить ученому еду
и одежду. В записке, прикрепленной к камню, было сказано, что Зорге
умудрился передать нашим людям в спасательных лодках план местности, с
помощью которого они смогут найти его и освободить из ледяного плена.
Ровно через 24 часа возвратились обе наши поисковые лодки — вместе с
Зорге. Несмотря на крайнее истощение сил, он сразу же начал рассказывать
о своем приключении. Он греб тридцать часов, пробираясь сквозь ледяное
крошево к подножию глетчера. Там он забрался по отвесным скалам наверх,
таща за собой лодочку, которую оставил на ровной площадке. Потом с
приборами и провиантом поднялся еще выше, отыскав подходящее место для
своих наблюдений. И через несколько минут произошла катастрофа, какой,
вероятно, до него еще не доводилось пережить ни одному человеку. От массы
материкового льда отделился огромный кусок длиной примерно в пять, а
шириной не менее одного километра и обрушился во фьорд. Под давлением
льда в воздух были выброшены столбы воды на высоту в сотни метров. По
его подсчетам, рухнувшая во фьорд часть ледника превышала объем всех
зданий Берлина.
Гигантский прилив смыл лодку Зорге, но доктор ни на секунду не терял
веры в спасение. Неуклонно продолжал проводить научные наблюдения и
измерения, тщательно распределил запас продуктов питания, рассчитанный
на пять дней, и выложил из камней знаки, которые можно было заметить с
воздуха. Рацион пополняли только ягоды, растущие у подножия ледника.
Удет заметил каменные пирамиды лишь во время второго полета, увидел он
и невысокий столбик дыма от костра, который Зорге кое-как поддерживал
сухим мхом и вокруг которого бегал вприпрыжку как первобытный человек.
Буквально на последней капле бензина пилот дотянул самолет до посадочной
площадки.
ПОЛЯРНАЯ ЗИМА ПРИБЛИЖАЕТСЯ
Ухудшение погоды создало массу проблем. Постоянно дул
холодный ветер, и однажды ночью меня разбудили отнюдь не деликатным
образом — обрушилась вся палаточная конструкция вместе с шестами,
распорками и шнурами. Когда я наконец высвободилась, то увидела: с остальными то же самое произошло.
Немало неприятностей доставляли собаки. Как-то ночью несколько
изголодавшихся псов уже ворвались в кухню и набросились на наш драгоценный
провиант. На сей раз они стали рвать палатки и пожирать кожаные и меховые
изделия. Мне пришлось распрощаться с горными сапогами, та же судьба ждала
мою «лейку» в кожаном футляре. Мы соорудили вокруг лагеря стену из
камней, и тем не менее я однажды не досчиталась брюк из тюленьей шкуры,
своей самой удобной одежды для съемок. Надежда на то, что уж под спальным-
то мешком они хорошо спрятаны, к сожалению, не оправдалась.
Две недели отвратительной погоды миновали. Дни становились короче, а
ночи морознее. Мы начали понимать, что такое тоска, навеваемая полярной
ночью. Когда погода улучшилась, провели первые съемки с Томми. Зверя
вместе с клеткой перетащили на катер, взяли с собой ружья и плавали
несколько часов в открытом море, чтобы медведь, когда его выпустят, не смог
отправиться назад к берегу. Потом для продолжения съемок его надо было
снова поймать, к тому же мы обещали датскому правительству медведей в
Гренландии на свободу не выпускать. У животных, побывавших в Европе,
могли быть трихины, и это имело бы роковые последствия, будь медведь
убит и съеден эскимосами.
Возле айсберга, показавшегося нам подходящим, мы открыли клетку, и
Томми одним прыжком оказавшись на воле, как заправский скалолаз забрался
на самую высокую вершину. Мы получили неплохие кадры. Потом его
привлекла вода, и он поплыл прочь быстрее, чем мы могли поспевать за ним. Медведь ускользал от нас. Мы плыли за ним уже несколько часов кряду, но напрасно.
И после целого дня в воде в безуспешных попытках поймать Томми
совершенно обессилели. Медведь улегся спать на айсберге, а мы — на катере.
Когда мы проснулись, его уже и след простыл. Для Томми хорошо, для
нас не очень. Снова мы много часов мотались по морю и наконец на
небольшом скалистом островке, совсем недалеко от берега, отыскали зверя,
погруженного в глубочайший сон. Нашему эскимосу Тобиасу удалось набросить
ему на шею петлю и снова затащить в клетку.
Я во время долгой погони за белым медведем так сильно простудилась, что
у меня поднялась температура. Какая незадача! Ведь с моим участием еще не
было снято ни одной сцены. У нашего хитроумного экспедиционного врача-
датчанина не оказалось ни морфия, ни какого-либо иного болеутоляющего
средства, не было у него и других медикаментов, которые могли бы мне по-
мочь. «У этого парня, — заявил в ярости Фанк, — есть с собой только заржавев-
шие шприцы для уколов от триппера». Он решил отправить меня на самоле-
те в Уманак. Там, по крайней мере, была небольшая детская больница.
После часа полета гидросамолет повернул к Уманаку. Мы пролетели над
крышей больницы и уже хотели приводняться, но неожиданно поднявший-
ся шторм не позволил это сделать — волны могли сорвать поплавки. При-
шлось возвращаться восвояси. Драматическая ситуация. Боли становились
все невыносимее, а нужно было, превозмогая лихорадку, сыграть, по крайней
мере, самые важные сцены, прежде всего с Удетом.
Несмотря на мое состояние, полеты в Арктике оставили неизгладимое
впечатление. Удет пролетал сквозь ледовые ворота и круто взмывал вверх
перед самой ледяной стенкой, чтобы затем снова бросить самолет вниз. Но
однажды во время таких съемок у меня перехватило дыхание. Удет хотел
пролететь между двумя огромными, стоящими совсем близко один от
другого торосами, при этом лишь в самый последний момент увидел, что сзади
стоит еще один, третий. За какую-то долю секунды он успел накренить
самолет и проскочить между ледяными башнями. Я думала, у меня остановится
сердце.
После этих съемок остался всего лишь один эпизод с моим и Удета
участием — самый трудный, от которого Фанк не хотел отказываться. Меня мог
бы заменить дублер, но для Фанка это было немыслимо. По сценарию
требовалось, чтобы я в роли пилота врезалась в отвесную стену айсберга, при
этом самолет загорался, а я спасалась, выпрыгнув в воду.
Этой сцены боялась не только я, Удет тоже нервничал. Пилот должен был
управлять самолетом скорчившись, чтобы при столкновении повредить, но
не совсем разрушить аппарат, так как в противном случае машина не стала
бы гореть. Кроме того, Удет отнюдь не был хорошим пловцом.
Съемка! Мы стартовали — Удет сделал несколько «мертвых петель»,
потом сбросил газ и направил самолет, который все больше терял скорость,
прямо на ледяную стену. Я закрыла глаза, и, когда на мгновение снова их
открыла, мне показалось, что сейчас айсберг обрушится на нас. Потом
раздался удар — вспыхнуло пламя, и самолет загорелся. Я мигом прыгнула в
ледяную воду, с некоторой задержкой за мной последовал Удет — ему нельзя
было показываться в кадре.
Фанк получил нужную сцену, а мы вздохнули с невероятным
облегчением. Печально только, что ради одного сенсационного кадра пришлось
пожертвовать знаменитой «Бабочкой» Удета. Она покоится на морском дне
Гренландии.
В последние дни предстояло еще раз испытать на себе капризы Арктики.
Не проходило и дня, чтобы наше мужество в борьбе с природой не
подвергалось испытанию. Следующей была съемка моего спуска на канате. Лодку
зацепили крюком за айсберг, и я уже обвязалась канатом. Эртль и Цогг
поднялись первыми, чтобы забить страховочные крюки. Вдруг Тобиас закричал:
«Заводи мотор!» Да мы и сами уже увидели, что основание айсберга,
находившееся до этого под водой, стало поднимать наше суденышко. Глыба, к
которой мы причалили, начала крениться набок. К счастью, нашему рулевому в
последнюю секунду удалось оттолкнуть лодку, и она соскользнула с
ледника. Мы были спасены.
Но что сталось с Эртлем и Цоггом, которые находились на качающемся
айсберге? Только что они стояли на высоте восьми метров над уровнем моря — в
следующее мгновение уже возвышались над нами метров на тридцать, а
ледяной колосс продолжал подниматься из воды. Ужасающая картина. Как на
гигантских качелях, наших коллег то поднимало вверх, то бросало вниз, но не
настолько, чтобы можно было безопасно прыгнуть в воду. Это было особенно
скверно для Давида Цогга, не умевшего плавать. Эртль выронил крюки, начал
скользить вниз, но все же, когда айсберг стал снова крениться набок, смог на
секунду остановиться и спрыгнуть в воду. Пока мы затаскивали его в лодку,
Зепп Рист подгреб на своем крохотном ялике совсем близко ко все еще
переваливающемуся с боку на бок ледяному великану, чтобы Давид в подходящий
момент мог спрыгнуть. Напряжение достигло предела. Тут Цогг громко
закричал, и мы увидели, как он, сделав огромный прыжок и приняв в воздухе
положение лыжника — прыгуна с трамплина, щукой скользнул прямо в
лодку, угодив Ристу головой в живот.
На сей раз в шоке оказался и Фанк. Он распорядился устроить перерыв
на несколько дней. Когда режиссер узнал, что вскоре в Уманак прибывает
датское грузовое судно «Диско», то с тяжелым сердцем принял решение
снимать игровые сцены со мной в Швейцарских Альпах и отправить домой
раньше остальных.
ПРОЩАНИЕ С ГРЕНЛАНДИЕЙ
Упаковывала свои вещи я в большой спешке. Через час должна
была подойти моторная лодка и доставить меня в Уманак, где уже
пришвартовался пароход. Лишь после того как на лодочку перенесли мои железные
чемоданы и я, закутавшись в толстые одеяла, уселась на горе пустых бочек
из-под бензина, до моего сознания дошло, что мы расстаемся. Коллеги
пожимали мне руки и просили передать приветы их родным и друзьям.
В серых сумерках с трудом удавалось рассмотреть лица товарищей.
Услышав прощальный салют, я разрыдалась, чего со мной не бывало уже много лет.
Все дальше и дальше уходивший берег я видела сквозь пелену застилавших
глаза слез. Бочки подо мной покачивались. Стало холодно даже в костюме из
собачьих шкур. Настала ночь, настоящая ночь. Я увидела первую звезду. На
горизонте светилась кроваво-красная полоса — какая игра света и красок! Как
призраки в лунном свете проплывали айсберги. Окутанные зеленой полосой
тумана, они покачивались из стороны в сторону, будто хотели удержать меня.
Увижу ли я еще раз Гренландию? В разлитой кругом тишине тихо постукивал
мотор лодки, и я не заметила, как уснула.
Меня разбудил резкий звук пароходной сирены. Кто-то взял мои
чемоданы. Удрученная, я поспешила следом. Под килем забурлила вода, «Диско»
взял направление на юг. Мы покидали Гренландию.
При воспоминании об этом плавании меня и сейчас еще охватывает
дрожь. Четыре недели плавания в сильный шторм. Почти все пассажиры
страдали морской болезнью, большая часть команды тоже. Через палубу
перекатывались метровые волны. Шторм перешел в ураган — меня тошнило.
В дополнение ко всему началось обострение цистита и острая боль в большом
пальце ноги. С тех пор как я стала заниматься балетом, если своевременно
не делался педикюр, ногти на ногах начинали врастать в кожу. Меня уже
трижды оперировали по этому поводу. Когда капитан увидел мою ногу, то в
ужасе воскликнул: «Это выглядит так плохо, ждать до прибытия в Европу
нельзя. Мы зайдем в какой-нибудь порт на юге Гренландии, там вас проопе-
рируют». И действительно, «Диско» изменил курс.
После пробуждения от наркоза первое, что я услышала, — слова врача-
датчанина: «Перед тем как погрузиться в сон, вы дважды прошептали:
"Жизнь прекрасна"».
С тех пор дела у меня пошли на поправку — в больнице я получала все я
необходимые лекарства.
Перед тем как прийти в конечный пункт — Копенгаген, «Диско» зашел в
Стокгольм. Здесь капитан распорядился немедленно доставить меня в
урологическую клинику. Диагноз был серьезный: «Пузырь у вас поврежден так
сильно, что вы никогда не избавитесь полностью от этого тяжелого
заболевания». Тогда я не предполагала, насколько прав окажется врач. Эта болезнь мучила меня не один десяток лет.
После длительного пребывания в Гренландии европейские города
произвели на меня тягостное впечатление. Я была совершенно сбита с толку.
Изобилие киосков с журналами и газетами, без которых мы свободно обходились
в Гренландии, удивляло. Я брала с собой два ящика с книгами и ни одну из
них не прочитала. Шум на улицах и суетящиеся люди раздражали меня.
Охотней всего я вернулась бы назад — в страну тысячи айсбергов.
В последнюю неделю сентября «Диско» вошел в порт Копенгагена. Там
ожидал большой сюрприз. Родители, на седьмом небе от счастья,
заключили меня в свои объятия. Кто-то спросил: «Вы довольны, что вернулись в
Европу? Наверное ужасно было в глуши, в трескучие морозы? Как вам удалось
выдержать такие нагрузки?»
Конечно, нагрузки были большие, но только из-за капризов Фанка,
непременно желавшего снимать фильм на айсбергах. А сама Гренландия
настолько великолепна, что почти никто из нас не радовался мысли, что придется
покинуть ее. Даже Удет, любивший удовольствия и ночную жизнь в обществе
красивых женщин, и тот хотел там остаться. Все говорили: мы возвратимся
сюда через два-три года обязательно. И так было не только с нами — люди,
хоть раз побывавшие в стране айсбергов, говорили и чувствовали то же
самое, а некоторые оставались навсегда.
В чем же великое чудо? Чем так околдовывает страна — без деревьев, без
цветов, без растительности, если не считать меч-травы в летние месяцы? Я
думаю, это невозможно объяснить, как и все сказочное. Очарование
Гренландии сплетено, как вуаль, из тысяч невидимых шелковых нитей. Мы видим там по-другому, чувствуем по-другому. Вопросы и проблемы, занимающие Европу,
теряют свою значимость, блекнут. То, что заставляло нас волноваться дома, в
Гренландии почти не трогало. Гигантский балласт лишних, ненужных и,
главное, никогда не делающих человека счастливым вещей, казалось, канул в море: никакого телефона, никакого радио, никакой почты и никаких машин — без
всего этого можно обойтись. И мы не чувствовали постоянной нехватки
времени, как это было на материке, — нам подарили кусочек настоящей жизни.
--------------

Еще :