Сотворение в 21 веке / Creation in the 21st Century (Др. Карл Бо) [2000-2001, TV/SATRip]

Проблема, видимо, в недостаточной широте общеупотребительных представлений о развитии. Как это не странно прозвучит для читателя, инстинктивному поведению тоже научаются, хотя и не так, как другим видам поведения.
Теперь о том, что биолог может ответить на Пинкеровскую критику проектов освоения языка животными. В “языковых проектах” по обучению шимпанзе жестовому языку ASL был один момент, за который сразу ухватились критики. В состав команд, работавших с обезьянами, были введены глухие, владевшие ASL.
Важно подчеркнуть, что ASL – это полноценный язык со сложной фонологией, морфологией и синтаксисом, а не грубая система мимики и жестов. Грамматически он несходен ни с американским английским, ни, например, с британским жестовым языком, но основывается на согласовании и системе родов, сходной с языками навахо или банту. Дело в том, что с точки зрения глухих, для которых ASL является родным, шимпанзе так и не выучили никаких истинных знаков ASL. Точнее, глухой, наблюдающий за непрерывным движением рук обезьяны, не мог выделить ни одного знака, напоминающего жесты его собственного.
Это неудивительно: приматологии знают отлично, что шимпанзе ничего не могут сделать точно и аккуратно, в частности главной проблемой этих обезьян при решении “интеллектуальных задач” является не найти решение, а довести исполнение до конца, сконцентрировать внимание на исполнении надлежащего многоступенчатого плана действий. Например, при появлении потенциальной опасности шимпанзе в природе бросают в опасный объект камни и ветви. Точность бросания очень невысока: примерно 5 попаданий на 44 броска (Гудолл, 1992).
Во всех случаях бросок направлен точно в цель, однако обезьяна не может рассчитать усилие, соответствующее данной задаче, и не может “стандартизировать” броски, чтобы попасть в цель со второй или третьей попытки. То и другое умение возникает лишь в процессе антропогенеза. Изготовление всё более сложных орудий труда с нарастающим требованием к стандартизации изделий при возрастающем разнообразии “образцов” на определённой стадии процесса позволяет наконец производить такие изделия, как “значащие структуры” национального языка, неважно, жесты это, движения тела, подобные движениям танцующих или же (в самую последнюю очередь), фонологические структуры звукового языка.
Требования “стандартизации” и “устойчивого распознавания” здесь особенно высоки в силу идеальности соответствующих структур и нематериальности передаваемых смыслов (хотя изготовление орудий труда также нагружено коммуникативной передачей определённых идей, см. ниже примеры из современных культур, Леви-Стросс, 2001). Действительно, сам С.Пинкер указывает, что при равной степени зашумлённости человеческая речь распознаётся лучше и устойчивей, чем любой другой набор сигналов, известный данному индивиду.
У нашего вида умению точно воспроизводить языковые знаки предшествовали сотни тысяч лет совершенствования в умении изготавливать орудия труда по некоторому идеальному образцу, происходившее очень и очень медленно. Поскольку способность к первому – безусловное следствие второго (Дерягина, 2002), стоит отделить способность обезьян а) понимать обращённые к обезьяне идеи, мысли и чувства людей-тренеров, и в ответ на обращение генерировать идеи, планы действий, выражения чувств того же рода, тем самым подтверждая сопоставимость мышления и сознания людей и обезьян, б) использовать в подобной коммуникации знаковые средства, заимствованные из ASL, которому их пытались обучить, в) выучить ASL так же, как человек выучивает иностранный язык, со всеми его синтаксическими и грамматическими особенностями.
Судя по недоумению глухих наблюдателей, третье не произошло и не могло произойти – “жесты” шимпанзе не обладали той степенью стереотипности исполнения и той однозначностью восприятия, которая необходима для того, чтобы носитель ASL распознал их как знаки родного языка, а не свёл в ужимки возбуждённой обезьяны. С другой стороны, владеющие ASL и слышащие тренеры, во-первых, могли “увидеть” в потоке действий появление нужных жестов в нужной ситуации. Во-вторых, “жестовый язык обезьян” выдержал проверку двойным слепым контролем: на основании составленного “словаря жестов” наблюдатель, не имеющий отношение к проекту, мог “задать вопрос” и “получить ответ”, понятный ему на основании того же “словаря” и совпадающий с независимой интерпретацией данного опыта наблюдателем, постоянно работающим с животным.
Следовательно, шимпанзе не выучили ASL, но скорей создали свое собственное “жестовое наречие”. Неудивительно, что их не воспринимает глухой, но воспринимают тренеры, работающие с животным, и посторонние биологи, лучше чувствующие контекст и проблему опыта. Так родители раньше окружающих начинают понимать слова собственного ребёнка на той стадии, когда он вместо “папа” и “черепаха” одинаково произносит “па”.

Лингвистам такой уровень овладения языком, естественно, представляется не языком вообще. В действительности, по сравнению с сигнальными системами, которыми большинство млекопитающих и птиц пользуются в природе, это значительный шаг вперёд. Практически все такие сигнальные системы предназначены для описания заданных видовой нормой отношений животных в сообществе, а никак не для описания куда более разнообразных и не всегда вложенных в эту норму объектов внешнего мира. Весь их символизм используется прежде всего для выяснения отношений (агрессивные взаимодействия, брачные ритуалы и т.д.). “Язык пчёл” (реально существующий) детально и адекватно описывает одну сферу взаимодействия пчёл с внешним миром (поиск медоносов при ориентации из улья), но никак не распространяется на все прочие, в том числе и довольно близкие. “В принципе” пчёлы могли б его использовать при встрече сборщиц на цветах, чтоб указывать друг другу лучшие цветки поблизости – но ведь нет!
Дельфины в некоторых экспериментах обнаруживали способность каким-то образом сообщить сородичам, например, о местонахождении спрятанных предметов. Но за долгие годы изучения так и не найдено сигналов, с помощью которых они могли бы это делать. Аналогичные способности наблюдали и у человекообразных обезьян, но сигналы не найдены и здесь. И даже шимпанзе неспособны самостоятельно генерировать сигналы для описания некоторых смыслов. Шимпанзе, чей детёныш несколько раз подвергся нападению самки-каннибалки из того же стада, при повторной встрече с ней выказывает сильное возбуждение, призывает себе в помощь дружественных к ней самцов, но отнюдь не может “сообщить”, что произошло и чего она опасается. В результате каннибалка продолжает обитать в той же группе и, естественно, поедать детёнышей других самок (Гудолл, 1992).
Если антропоидам предоставить знаковую систему искусственно, - неважно, в форме ASL, пластиковых жетонов или набора знаков на компьютере, - они могут “подойти” к уровню человеческого языка много ближе, чем животные в природе, и чем глухой ребёнок у слышащих родителей, увы. Биологу этот результат представляется очень значимым. Поэтому соответствующая глава весьма добротной книги Пинкера оставляет впечатление напористой американской рекламы с принижением конкурентов. Кроме того, трудно отделаться от мысли, что свято веря в естественный отбор, автор в глубине души не может смириться с эволюцией, что заставляет его не замечать весьма значительных видовых различий между обыкновенным шимпанзе и бонобо и поддерживать в наиболее догматически настроенных читателях надежду, что произошли мы всё-таки не от обезьяны. Например, автор книги (психолингвист!) не упоминает, что за жестикуляцию и мимику обезьян отвечают те же области мозга, что за речь у человека. А ведь без этого читатель остаётся в недоумении насчёт того, почему во многих проектах обезьян обучали именно жестовой речи и почему именно эти проекты, как правило, оказывались наиболее успешными.